Если я останусь

- Слышала часть чего? - спросил папа, затаив дыхание, и выхватил у Генри пакет. – Тако Белл, Генри?

- Ужин чемпионов, - ответил тот.

- Он им станет. Я голоден. Обстановка там очень напряженная. Надо поддерживать свои силы.

Генри подмигнул мне. Папа вытащил из пакета буррито и протянул один мне. Я мотнула головой. Папа принялся разворачивать свою еду, и в это мгновение мама издала рык, а затем начала кричать акушерке, что уже готова тужиться.

Акушерка просунула голову в двери: - Думаю, мы уже близки к завершению, так что, возможно, вам стоит отложить обед на потом, - сказала она. - Возвращайтесь.

Генри буквально кинулся к входной двери. Я же последовала за папой в палату, где сейчас была мама; она тяжело дышала, как больная собака.

- Желаете посмотреть? – спросила акушерка папу, но он покачнулся и кожа его окрасилась в бледно-зеленый цвет.

- Я, наверное, лучше побуду тут, - ответил он, хватая маму за руку, которой она отчаянно трясла.

Никто не спросил меня, хочу ли я посмотреть. Я просто подошла и встала рядом с акушеркой. Признаю, это было довольно грубо. Слишком много крови. И я, разумеется, никогда раньше не видела свою маму в таком ракурсе. Но несмотря на всю странность, мне казалось нормальным, что я была там.

Акушерка требовала, чтобы мама тужилась, потом расслаблялась, и снова тужилась.

- 'Go Baby, Go Baby, Baby Go Go' – пела она. - Вы почти у цели! – обрадовалась она.

Казалось, мама сейчас ее ударит.

Когда Тедди появился на свет, он был повернут кверху, лицом к потолку, так что первое, что он увидел, была я. Родившись, он не горланил, как обычно показывают по телевизору. Он был совершенно спокоен. Его глаза были открыты, и смотрел он прямо на меня. Он продолжал смотреть на меня и когда акушерка вычищала его нос.

- Это мальчик, - закричала она.

Акушерка положила Тедди на мамин живот.

- Вы хотите перерезать пуповину? – спросила она у папы.

Папа отмахнулся от нее, так как не мог говорить, слишком занятый тем, чтобы справиться с тошнотой.

- Я перережу, - предложила я.

Акушерка взялась за пуповину и сказала мне, где делать разрез. Тедди лежал неподвижно, его серые глаза были широко распахнуты и по-прежнему смотрели на меня.

Мама всегда говорила, что это потому, что Тедди увидел меня первым, и потому, что именно я перерезала его пуповину, так что где-то в глубине души он думал, что я была его матерью.

- Это как у гусят, - шутила мама. - Запечатляются на зоолога, а не на мамe-гусыню, потому что именно его видят первым, когда вылупляются.

Она преувеличивала. На самом деле Тедди вовсе не думал, что я была его мамой, но некоторые вещи для него могла сделать только я. Когда он был ребенком и капризничал по ночам, успокаивался только после того, как я сыграю ему колыбельную на виолончели. Когда он увлекся Гарри Поттером, только мне было позволено каждый вечер читать ему по главе. Если он сдирал кожу на колене или ударялся головой, а я была где-то рядом, тот он не переставал плакать, пока я не чмокала его ранку волшебным поцелуем, после которого он чудесным образом исцелялся.

Я знаю, что, скорее всего, сегодня ему не смогли бы помочь даже все волшебные поцелуи в мире. Но я бы сделала что угодно, лишь бы иметь возможность подарить ему хотя бы один поцелуй.

22:40

Я убегаю.

Оставив Адама, Ким и Уиллоу в коридоре, я начинаю метаться по зданию больницы. Пока я не оказываюсь в педиатрическом отделении, даже не понимаю, что ищу именно его. Бегу по коридору мимо палат с маленькими детьми, беспокойно спящими в ожидании завтрашней операции по удалению миндалин, мимо блока с новорождёнными размером с ладонь, подключенными к ещё большему количеству трубок, чем я, мимо отделения педиатрической онкологии, где безволосые пациенты спят в комнатах, ободряюще украшенных изображениями радуги и воздушными шариками. Я ищу его, хотя знаю, что не найду. Но я не должна прекращать попытки.

Я представляю себе  его  лицо, светлые локоны. С самого раннего его детства мне нравится зарываться носом в его мягкие локоны. Всё ждала, когда настанет день и он, возмутившись, скажет: «Ты смущаешь меня», так он говорит отцу, который слишком громко выражает свои эмоции на бейсбольном поле во время игры. Пока не дождалась. Мне было позволено зарываться в мои любимые локоны в любое время. А теперь уже нечего ждать. Всё кончено.

Я представляю, как в самый последний раз делаю это; я не могу сдержать слёз, которые попадают на его локоны, распрямляя их.

Тедди никогда  не перейдет из лиги юниоров в высшую лигу. Никогда не сможет отрастить усы. Никогда не подерётся, не убьёт оленя на охоте, не поцелует девушку, не узнает, что такое любовь, не женится, не вырастит своего ребёнка. Я всего на десять лет старше, но такое ощущение, что уже так много пережила. Это нечестно. Если кто-то из нас мог бы остаться, получить второй шанс на жизнь, то это должен быть он.

Я мечусь по коридорам больницы, словно загнанный зверь. - Тедди? - Зову я. - Где ты? Вернись!