«Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу». Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела

Желание завести ребенка, собственное тело во время беременности и сама беременность, даже бездетность или фиксация на ней, но также и ребенок после рождения могут использоваться в фантазии и агировании как одновременно желанный и внушающий страх материнский объект. Амбивалентность проявляется по-разному. Собственный ребенок значит для многих молодых взрослых окончательное прощание с детством, родительским домом. Родительство приносит с собой высокие требования к идентичности, жизненные ограничения и утрату свободы. Древние желания первичного материнства актуализируются, так же как и эдипальные конфликты. Ребенок должен стать основанием для идентичности, но одновременно является и угрозой для нее. Обнаружение и проработка конфликтной динамики могут помочь выдержать ненадежную беременность, лучше принять новорожденного ребенка и, возможно, реализовать не исполненное до этого желание стать родителем.

Заключение

Человек — часть природы и в то же время противопоставлен ей, и мне не кажется слишком рискованным говорить то же самое о «Я» и теле: тело — часть «Я», но оно может влиять на «Я», когда реагирует так, как не должно. И «Я» делает тело объектом как в повседневной жизни, так и в особых, патологических случаях, обращается с ним — зачастую плохо — в целях самоопределения или же чтобы предотвратить (предполагаемое) большее зло. Так же как человек постоянно меняет природу — отчасти, чтобы жить, но отчасти и по деструктивным мотивам — он ежедневно занят изменением своего тела, ближайшей к нему части природы.

Сопоставление конформных обществу телесных практик, которых коллектив требует от своих членов, и тех действий, которые осуществляет человек самостоятельно, восставая против социальных норм, показывает их различную функцию, хотя в обоих случаях используются поразительно схожие средства и поднимаются вопросы идентичности и ее изменения в кризисные периоды жизни. У «примитивных народов» через передающиеся из поколение в поколение телесные практики, какими бы жестокими они нам ни казались, выражается амбивалентность в отношении взросления. Через тело происходит процесс сепарации, изменения и нового принятия: в результате человек заслуживает уважение других и становится новым членом общества, а его самосознание укрепляется. Нонконформные действия вызывают в нашем обществе в основном антипатию, агрессию и отстранение. У бунтующего подростка при этом тоже растет самосознание, к тому же он заручается принятием своей группы сверстников, но это временно и основано на «идентификации вопреки» и борьбе против зависимости, поскольку подросток определяет себя вопреки

нормам. Интересно, что подростки частично используют средства, аналогичные тем, что есть у «примитивных народов»: тату, пирсинг, самоповреждение — они наносят себе шрамы, терпят боль, голодают и сидят на диетах. Но если подросток «перебесился» и возвращается в сообщество взрослых и осуществляет индивидуальную интеграцию приобретенных ценностей, которые он выбрал и перенял, как и новых, им самим найденных аспектов, тогда можно рассматривать его бунтарское поведение как процесс идентификации. Правда, не в рамках традиционного ритуала, а индивидуально или на основе норм группы сверстников, к которой он временно принадлежал.

При патологическом агировании имеют место аспекты как бунта, так и адаптации: страдающая анорексией девушка восстает открыто и торжествующе против требования принять женскую идентичность, но не находит ничего для себя и остается в состоянии «идентификации вопреки». Также и открытое самоповреждение подростков имеет бунтарский характер, оно шокирует и вызывает антипатию и агрессию. При других инсценировках тела человек, по всей видимости, подчиняется нормам: страдающая булимией девушка, как правило, имеет нормальный вес, из-за которого она втайне отыгрывает, и хотя ее «с позволения общества» рвет себе под ноги, все же она бессознательно агрессивно устанавливает границы. Также и потребительница «косметической хирургии» будто бы подчиняется коллективным представлениям об идеале, но ее несчастье не в том, что ее тело им не соответствует, — оно скрыто за этим и находится гораздо глубже, и девушка только использует идеалы, соответствия которым она требует от тела. В патологическом агировании нет никакого развития, как и при наркомании: необходимо постоянное повторение, так как амбивалентность и зависимость не преодолеваются, и развитие идентичности останавливается. Связанная с агированием боль символизирует не боль отделения (как в ритуалах «примитивных народов»), а неразрешимое напряжение между стремлением к автономии и желанием зависимости. Здесь увечья — это не сепарация, а отчаянная попытка самоопределения.