Это съедобно? Муки и радости в поисках совершенной еды

Чувствуя к этому моменту себя великолепно (пусть и в результате искусственных приемов) и по-домашнему в новом шикарном окружении, следующим утром я снова спустился к бакалейщику по соседству купить очередной новоиспеченный багет и немного какао-порошка. Я намеревался вспомнить еще кое-что времен золотого детства. Когда я возвратился, Нэнси выжала свежий апельсиновый сок, и мы смешали его в миске с дымящимся сладко-горьким горячим шоколадом, в который макали длинные намазанные маслом половинки багета. Когда капли масляного шоколада стекали с моего подбородка, я краем глаза заметил, что небо становится серовато-стальным, морская гладь взволновалась, а гребешки пены и брызг то и дело вскипают на вершинах волн. Качка вдоль по ходу судна усилилась, временами сопровождаясь унылым глухим гулом, когда корабль, кренясь, натужно переваливал через особенно большую волну.

В тот день мне, по некоторым причинам, совершенно не хотелось обедать.

Небо постепенно темнело, и, когда стало совсем темно, зарядил дождь, а море с каждым часом становилось все суровее. В легком помрачении я почистил портобелло, кремнии и устричные грибы, нарезал мелкими кубиками черные трюфели для ризотто, потом обжарил недавно оттаявшие телячьи голяшки и сделал соус для оссобуко. Я снял апельсиновую цедру и порубил свежие травы для гремолаты, но тут покачнулось и поплыло перед глазами внутреннее пространство моей немаленькой, но все более и более располагавшей к клаустрофобии кухни. Спотыкаясь, я с трудом добрался до кровати, отмечая, что желудок чувствует себя просто ужасно, и тут судно наклонилось в сторону, угрожая выпихнуть меня через окно. Качка, казалось, совершенно не обеспокоила Нэнси; она с сочувствием во взгляде наблюдала за моими стенаниями в кровати. И пока я лежал, все было неплохо. Но среди моих многочисленных недостатков и тот, что я заядлый курильщик, а поскольку курение запрещено в закрытом помещении (кроме определенных зон, а моя квартира к ним не относилась), то я вынужден был наносить периодические визиты на палубу, где хлестал дождь и резкий ветер брызгал в лицо морской водой, когда я пытался курить, вцепившись в мокрый шезлонг или поручень, прежде чем шатаясь ввалиться внутрь и рухнуть на кровать. Я был полностью разбит, но при этом пытался контролировать происходящее на кухне.

Когда телячьи голяшки разварились до мягкости и стали нежными, а соус упарился, я выключил плиту и поставил кастрюлю охлаждаться. Я что-то пробормотал Нэнси о том, что надо сохранить все на завтра, поскольку был совершенно неспособен есть что-либо сегодня вечером. К счастью, я не начал делать ризотто или еще что-то, что назавтра есть уже невкусно. Когда информационный канал «Мира» сообщил нам, что по силе ветер сейчас приближается к буре, а высота волн составила 18 футов, голос капитана, внезапно раздавшийся из скрытых динамиков у моей кровати (еще одно напоминание о «Пленнике»), уверил пассажиров спокойным будничным тоном, что условия «скорее всего» не станут заметно хуже, будто упрекая тех из нас, кто очевидно жаловался, что море оставалось до сих пор слишком спокойным и неинтересным. Это еще одно различие между нами и очень богатыми людьми: многие богачи на борту «Мира» и прежде имели яхты. Им знакомо чувство, когда желудок втискивается внутрь грудной клетки каждые несколько секунд, едва качнется палуба под ногами. И кажется, им это нравится.

Должен признать, что судно прекрасно выдерживало непогоду. Даже когда волны достигли двадцати семи футов, мой сон не нарушили ни стоны, ни скрипы, ни скрежет бимсов или стук вылетающих заклепок. Корпус, будто окруженный амортизаторами, разрезал волну властно и уверенно. Ничто в номере не съехало и не упало, включая случайно оставленную книгу, всего лишь елозившую по столу. Кастрюли и сковородки остались на плите, лампы на столах, двери пребывали закрытыми, каюты запертыми. По мере того, как судно взмывало то вверх, то вниз, самые сильные перемещения, судя по всему, происходили в моем животе, когда я то воспарял (довольно мягко, признаюсь) над матрасом, то вжимался в дорогое белье моей постели.