Ева

— А со стороны вашей жены, Аришкиной мамы? Я понимаю, что вам больно, что вы не хотите говорить о ней, но в данном случае…

— Никого.

— То есть вы у Аришки один? — Круглое лицо няньки вытягивается в овал. — Да вы что? Немедленно берите себя в руки и поправляйтесь. Ваша задача, Герман Александрович, раз уж все так вышло, воспитать девочку. Это ваша обязанность, цель жизни. Аришке нельзя в детдом, слышите? Я сейчас вам расскажу, что происходит в детдоме… что происходит с девочками…

Сквозь движущиеся, то раскрывающиеся, то собирающиеся геометрические фигуры до Германа доносятся слова… в ночнушке на ледяной скользкой крыше, собачья будка, моча в чашке, молчи о том, что было, поняла? не ты первая, застирай все… Пробыл он пять лет в германском плену, несколько месяцев тому назад бежал, прошел Литву… А это, кажется, снова «Конармия», а за окном уже день.

В ночь на воскресенье Герману становится хуже. Он кашляет, не может остановиться, не знает, как дышать. Похоже, конец. В комнате мертвецкий холод. Из соседней комнаты доносится храп Мояри. Дверь тихо отворяется, появляется Ариша, босая, в белой пижаме, с большой белой чашкой в руках. Девочка никогда не приходила за все то время, что Герман болел, только выглядывала с порога и по приказу няньки желала доброго утра или спокойной ночи.

— Ма ска тебе чай па, — слышит Герман сквозь кашель.

Ариша протягивает Герману чашку, пытается снова слогами что-то объяснить. Рука у Германа трясется, когда он берет чашку и, невероятным усилием воли задержав кашель, отпивает глоток. Чай невозможно крепкий и сладкий. Похоже, сама заварила и разбавила холодной водой. Как только догадалась. Нянька вечно дает кипяток. Герман смотрит на Аришу.

— Прости меня, — хрипло выдыхает он.

— Пить, — спокойно говорит Ариша. — Ма ска пить тебе.

Герман делает еще несколько глотков. Выпивает всю чашку, а потом снова проваливается в сон. Но на этот раз не в кошмары с геометрическими фигурами. Во фрагментарные фильмы с Евой, бабушкой, отцом, которые все что-то пытаются сказать ему, но он не понимает. А они только улыбаются, разводят руками. Появляется Ольга, ее изящные губы что-то с ненавистью говорят ему, она тоже пытается что-то втолковать… а потом принимается плакать, закрывает лицо руками, потом открывает и что-то просит, просит, умоляет…

У палатки в пустыне на раскладном стульчике сидит отец Германа и бреется, смотрясь в зеркало на несессере. Герман подходит, заглядывает через плечо на отражение отца в зеркале и вздрагивает — у отца в зеркале лицо его, Германа. Кто-то легонько трогает его за руку. Ева! Она ласково смотрит на него. Вдруг расстояние между ними начинает стремительно расти. Герман спешит, бежит к Еве… Ему удается-таки приблизиться к ней, но на месте, где стояла Ева, оказывается Ариша. На пару лет старше, чем на самом деле. Он в недоумении смотрит на нее: девочка важно кивает и подносит палец к губам. Герман видит ее четко, до последней красной прожилки в глазах, до блеска света на переносице.

Проснувшись, Герман долго слушает тишину. Светает. За окном идет тихий снег. Герману давно не снилась Ева, и теперь его переполняет счастье. Тело легкое, невесомое и такое новенькое, точно его перебрали заново. Температуры нет. В проеме между его грудью и ногами спит Ариша, свернувшись клубком, точно собачка. Рука под щекой. На щеке — утренний зимний свет. Пятки, выглядывающие из пижамы, натоптаны. Комната вокруг сильно постарела, еще больше обветшала, будто за время болезни Германа прошло не две недели, а двадцать лет. Герман садится на постели, с удивлением рассматривает руки — бог знает почему, но он выздоровел.

29

Три года Герман и Елена Алексеевна ездили к Илизарову. В перерывах между курсами Илизаров посоветовал использовать для реабилитации ножную швейную машинку. Хорошо помогает разрабатывать ногу, сказал он, обняв Германа перед выпиской. Машинка стояла в углу комнаты Елены Алексеевны на Ботанической улице и терпко пахла старостью и маслом. Скрипучее колесо, педаль, картонка внизу. Огромный агрегат Подольского механического завода. Герман нажимал на упругую педаль, и колесо, поскрипывая, радостно приходило в движение, машинка постукивала, производя бесчисленные строчки на полотенце. Стрелка на красном будильнике, который Елена Алексеевна ставила перед Германом, двигалась медленно, а нога уставала быстро.