Ева

В папке есть несколько фотографий, которые отдали соседи или сделал он сам. Например, старая черно-белая фотография восьмилетнего Олега у дома в архангельском селе. Деревянный темный дом, четыре окна по-северному высоко расположены от земли, рядом лиственница, мокрая, блестит после дождя. Возле нее мальчик в брючках и курточке держит велосипед. На мальчика прыгает, желая поиграть, собака; она уперлась сбоку передними лапами в Олега (видна даже грязь от ее лап на курточке), радостно высунула язык. Мальчик смотрит прямо в камеру, взгляд целеустремленный, взрослый. Таких любят учителя.

Есть в папке и фотография матери Олега: небольшие глубоко посаженные глаза сильно косят, крылья крупного носа раздуваются от взволнованного дыхания, светлые волосы так тонки, что едва покрывают неправильной формы череп. На обороте подпись: «Подруге Светлане от Маши, лето 1978 года». Есть и расшифровка разговора с этой Светланой, записанного на диктофон: «В тридцать шесть лет Машка решила родить ребенка, раз уж с замужеством не вышло. А уж если Машка Ломакина чего надумала, знаешь, лбом ушибется, а выполнит». Будущая мать Олега уехала в Архангельск, поселилась в гостинице, пустив на ее оплату все свои накопления. Днем ходила по улицам и смотрела на мужчин. В конце концов она выбрала высокого, широкоплечего моряка. Проследила за ним несколько дней, понаблюдала. Потом подошла и сказала, что ей нужно. Как-то уж там договорились. «Моряк этот даже имени Машке не сказал».

Из записи разговора с сослуживцем Андреем: «Нормальный пацан. Авторитетный. Умел разруливать всякую херню. Ну и вмазать мог, если по делу. И поговорить за душу. Не, он не мой армейский друг. Я с Пашкой дружил, мы с Пашкой и сейчас связь держим. А Ломакин всегда держался особняком».

«Олег хорошо учился, — это расшифровка разговора с директором школы. — Очень умный парень. Конечно, им нелегко с матерью было. Денег мало. Я от жалости взяла ее библиотекарем, потом пожалела. Она-то, между нами, была дура дурой. Но сына любила страшно. Убила бы любого за него. Могла подойти к Олегу в коридоре, обнять, поцеловать, будто и нет вокруг никого. Было несколько случаев, когда она наказывала тех, кто, по ее мнению, обижал или как-то вредил ее сыну. Ну как наказывала — лупила. Приходила домой к обидчикам или отлавливала на улице и лупила изо всей мочи. Один мальчик в больнице после этого три месяца лежал. Олег ее на людях стеснялся. Ему совсем не требовалась подобная защита, он-то сам умел ладить и с ребятами, и со взрослыми.

Да, Маша Ломакина все село против себя настроила. Потому так и вышло, что никто к ней не заходил. Ужасная история вышла с ее смертью. Упала, поломалась и лежала несколько дней, пока не умерла. Обнаружила ее почтальонша. Выписывай Маша газеты, ее нашли бы раньше, спасли, но она все экономила — сыну на учебу копила. Он ведь принципиально в армию пошел, хотя мог бы в любой институт поступить. Считал, что должен отслужить, испытать себя. Клавдия Иванна, наша почтальонша, когда принесла Маше письмо от Олега, заметила, что в почтовом ящике предыдущее, которое она две недели назад приносила, намокло уж все. У Машки кошки были, так они от голода уж ее грызть начали, когда Иванна ее обнаружила. Мне этот ужас ночами снится. Олег заходил к нам после армии, так я в глаза ему не могла смотреть от стыда».

Еще одна запись, эта — из разговора с классной руководительницей: «Не знаю, надо ли такое говорить. В девятом классе от Олега забеременела одна ученица. Девочка сделала аборт, после чего семья увезла ее из Степановки в Архангельск». Учительница нашла в библиотеке и отдала Герману (продала за двадцать долларов) групповую черно-белую фотографию класса. На ней фломастером обведена третья в верхнем ряду девочка: доверчивый взгляд, круглое нежное личико, тонкие, затейливой резьбы изящные губы. Под фото девочки подпись правильным наклонным почерком-шрифтом, какой любят ставить на школьных фотографиях, — «Касьянова О.».

В папке лежит фотография многоэтажки в Архангельске, куда девочка с изящными губами переехала с родителями. Мать ее, Лариса Михайловна, страдала от Альцгеймера. Хоть она и не отказалась разговаривать с Германом, но разговор был настолько странный, что Герман не записал его. Он записал слова женщины с бородавкой на носу, которая присутствовала при встрече Германа с Ларисой Михайловной и вела себя как полноправная хозяйка. На женщине этой, как помнит Герман, был синий теплый халат и пушистые тапочки. Она напоила Германа чаем с пирожками и сама с радостью прихлебывала.