Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Видно, всех что-то мучило, причем заслуженно... А мы отвечай!

Вошел, сияя лысым черепом и искусственными зубами, Станислав Николаевич. Он, конечно, святой, он как бы над схваткой!

— Ну что, братцы-голодранцы? Небось выпить хотите? — Он уверенно поставил на столик прямоугольную бутыль ржавого виски.

— Да я бы не сказал, чтобы так уж особенно, — довольно явственно произнес Митя, но СН, как бы не расслышав, вышел из ванной, стряхивая капли со стаканов. Чем с таким спорить, легче поддаться.

— Ну... — произнес СН емкий тост и с тяжким вздохом поднес стакан к губам.

И тут снова раздался стук.

— Да! — воскликнул Митя, в этот раз с надеждой: быть может, там ангел, запрещающий пить?

Так оно и было примерно... Гуня!

Презрительно глянул на виски: чем вы тут занимаетесь в такой момент? Потом глянул на Станислава Николаевича: и с кем?

Получили, в общем, по шеям!

Я опустила шторы: солнце, растворяясь в реке, слепило.

Снова стук — опять не успели выпить... Михалыч! Уже сильно поддатый и потому добродушный.

— Так ты товар в Марселе, что ли, сдала? Ну, уважаю!

Хотел даже меня облапить, но тут дверь уже без стука распахнулась, и вошел Март. Пришел мириться? Но трудно так с ходу его простить.

— Ну, так в Марселе, да? — напирал Михалыч. — Нет, честно скажи! Я не злюсь! Клево сработано!

Март, усевшись в углу, мимолетно усмехнулся: он-то давно узнал про Марсель... что, кстати, абсолютно неверно. Но мне вовсе не хотелось проводить тут перед ними политинформацию. Мириться пришли? Так мирились бы где-нибудь там у себя! Зачем к Мите-то приперлись? Решили, видимо, назначить здесь рай, где овечка мирно гуляет с волком? Хотя кто тут овечка, трудно определить. И спасением их душ я, по крайней мере, заниматься не собираюсь!.. Политинформацию, как всегда, взял на себя Гуня:

— Вы все только... про товар! — Гуня высокомерно глянул на Михалыча и Марта.

Март самолюбиво дернул плечом.

— А ты про что? — Михалыч впился своими глазками в Гуню.

— Неужели вы думаете, что фонд «Осирис»... — Тут он сделал значительную паузу. — Действительно интересуется... всякими там... побрякушками? — При последнем слове он строго глянул на меня.

— А чем он... интересуется? — помертвевшими губами вымолвил Митя.

— А ты не догадываешься? — усмехнулся Гуня.

— Осирисом? — выговорил Митя.

— Ну наконец-то! — Гуня усмехнулся, но продолжил торжественно: — Смерть и возрождение Осириса — символ вечной жизни и вечной природы! А откуда, вы думаете, взялся образ Христа?

— Значит... партком... — Митя пытался усмехнуться, — меня выдвинул на эту должность? Освежить образ?

Гуня в ответ лишь коротко вздохнул: мол, не всегда пути Провидения понятны, а тем более справедливы... конечно, следовало бы выдвинуть другого... но почему-то вышло так!

— Так, значит, — Митя оглядел всех, — я уже, как честный Осирис, в ящике должен был по Нилу плыть? А вместо этого сижу тут и выпиваю? Ну, спасибо вам! — Митя поклонился.

— Так скот на бойню вживую гонят... чтобы свежее был! — Это хамство Михалыча предназначалось в основном Гуне, а не Мите, и Гуня это почувствовал.

— Сам ты скот! — встав перед Михалычем в дуэльную позу, произнес он.

Михалыч, поднявшись, навис над ним.

— А ты вообще у нас... не духовный лидер... а духовный пидер! — просипел Михалыч.

Борьба за звание бога зла Сета явно разгоралась!

— Все! Давайте отсюда! — Я поднялась.

Сначала безмолвный Март, потом и Михалыч с Гуней, поглядывая друг на друга, вышли. Может, подерутся хоть? Легче будет!.. Слабая надежда!

Я глянула на привольно раскинувшегося СН. Он изумленно вскинул отсутствующие брови: неужели и ко мне это относится? И, получив в моем взгляде полное этому подтверждение, величественно удалился, прихватив бутыль.

Мы с Митей сидели молча.

— Да... Большая удача! — произнес Митя.

— Да уж... большего оболтуса на эту должность трудно найти! — Я взъерошила его волосенки. — Но мы с тобой пойдем... немного другим путем!

Мне не привыкать этот гробик опустошать!

К счастью, я не успела озвучить свою идею, потому что как раз тут дверь уже без всякого разрешения — к чему церемонии? — широко распахнулась, и ввалился абсолютно пьяный Цыпа, присосавшийся к бутылке. С бутылки свисала Сиротка, пытаясь выдернуть ее из уст мужа.

— Давай! Я в тебя верю! — со слезой проговорил Цыпа, свободной рукой обнимая Митю. — Я ведь тоже Осирисом был, но в трудное время! Ведь Зорин — это я. Фамилию-то сменить пришлось: тогда эти «воскрешения»-то скрывались! И что я сделал хорошего?! — В голосе Цыпина-Зорина появился надрыв. — Единственное, что сделал... это через Мару, — он всхлипнул, — тебе жезл передал!

...И, в гроб сводя, благословил!

Упоминания о Маре, тем более в таком богатом контексте, Сиротка вынести не могла и, упершись прелестной ножкой в койку, выпихнула Цыпу из каюты и вылетела вслед за ним сама.

— О-хо-хо! Тошненько! — проговорил Митя, садясь. — Но зато я — красивый! — Он дурашливо оскалил в зеркало свои зубы.

— Мы вот что с тобой сделаем...