Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Когда на кабель натыкается инородное тело, жди россыпи искр и пожара. Апостолид сказал, что его мечта шла вразрез с другим планом, уже подготовленным на кафедре. У Жирара тоже было собственное видение будущего: он и Серр попытались привлечь в Стэнфорд некоторых восходящих звезд, близких к Жирару по научным интересам324. По словам Апостолида, таков был их план, а он в качестве заведующего кафедрой лично ему воспрепятствовал. Другие вспоминают, что на кафедре еще раньше посматривали на Жирара с раздражением и завистью, а завкафедрой ссорил и подзуживал коллег. Но это в очередной раз подталкивает к догадке, в которой вряд ли кто-то усомнится, – что мимесис и борьбу за власть Жирар познал на личном опыте неудач и разочарований. Его теории возникли не на пустом месте, не стали откровением, которое снизошло бы из небесного эфира и сгустилось бы в его гениальной голове при первом соприкосновении с некой атмосферой. Вдобавок прозрения 1959 года не заменяли собой жизненный опыт: скорее они послужили контекстом, который помог Жирару сложить воедино части головоломки, выловленные из книг и личного опыта. Несмотря на все это, спустя много лет Апостолид продолжал относиться к коллеге с неослабевающим уважением и восхищением.

Возможно, у этих разногласий был миметический оттенок: Апостолид тоже интересовался антропологией, в особенности же взаимоотношениями между словами и кровопролитием, и уверял, что слова становятся «реальными», только когда ради них проливают кровь; когда я встречалась с Апостолидом, он работал над философско-психологическим исследованием «О чернилах и крови: что написал Теодор Качинский»; его перу также принадлежит работа «Дело Унабомбера» (1999).

Он сказал, что Жирар – «последний представитель французской социологической школы», влиятельной и исключительно яркой группы ученых, сложившейся на рубеже XIX–XX веков вокруг Дюркгейма и Мосса. Ее приверженцы прилагали методы этнографического описания к современным им социальным явлениям и занимались такими темами, как священное, жертвоприношение, ритуал, социальная сплоченность и коллективные движения. «Я назвал бы его последним представителем этой сферы на пограничье между социологией и психологией, – сказал мне Апостолид. – В остальном он созвучен Жоржу Батаю».

В середине 1990-х Апостолид ушел с должности заведующего, не сумев установить мир на непростой кафедре. Он продолжает преподавать в Стэнфорде и говорит, что после отставки ему прекрасно живется и плодотворно работается. Счастлив ли он? Конечно. Чего еще ему остается хотеть? – вопрошает он сам.

* * *

Марси Шор – она преподает в Йеле культурную и интеллектуальную историю Европы – проливает свет на темные закутки истории, философии и идеологии в таких книгах, как горькая и провокативная «Привкус пепла: загробная жизнь тоталитаризма в Восточной Европе» (Crown, 2013) и готовящаяся к печати «Феноменологические встречи: сцены из жизни Центральной Европы». В своих курсах в Йеле она излагает жираровские теории, уделяя особое внимание «Насилию и священному».

Отрадно видеть, что столь признанный ученый знакомит студентов с трудами Жирара в аудитории университета, входящего в «Лигу плюща»; впрочем, нельзя забывать, что Шор занимает должность профессора с бессрочным контрактом. Если вы рядовой студент или начинающий преподаватель, включать труды Жирара в свой учебный курс или писать о них дипломную работу, диссертацию или книгу – затея порой рискованная. В академических кругах тезисы Жирара приветствуются не всегда, и его сторонники пробуют распространять его идеи иными способами.

Марк Анспах рано, еще студентом Гарварда (он окончил университет в 1981 году), вступил в борьбу с кое-какими предубеждениями. Он прочел «Вещи, сокрытые от создания мира» и решил посвятить свою дипломную работу некоторым аспектам основных трудов Жирара. Спустя несколько лет, при знакомстве, Жирар сказал Анспаху, что тот – первый, кто, не будучи его студентом, взялся писать диплом о его исследованиях. В Гарварде тему утвердили, и Анспах трудился день и ночь – не только по обязанности, но и со страстью.

Готовую дипломную работу «зарубил» один из оппонентов, местный профессор, предъявив претензии не к подходу Анспаха, не к его методу, а к тому, что темой стал Жирар. «Он сказал, что „у этого господина бредовые идеи“. Это слово врезалось мне в память – „бредовые“, понимаете? Ну и бред», – вспоминал Анспах. Его возражения, что тема диплома уже утверждена и придираться к ней задним числом несправедливо, не приняли во внимание.