Эворон

Осколок зернисто блеснул. Он приподнял его, почувствовал холодную тяжесть, оттер о штаны. Это был хорошей концентрации железистый кварцит.

Иван Христофорович засмеялся. Сначала беззвучно, потом громко, хрипло.

Ему ответил, как эхо, близкий рев. И беспорядочный треск сучьев.

— Выходи! — закричал Севенард и вскинул ружье, взвел дрожащими пальцами курок.

Он прислушался к возникшей тишине и явственно уловил чужое дыхание. Вон за тем кривым стволом. Нет, за кучей прелого валежника. Или справа, за частоколом пустотелых, сгнивших берез? Кто-то глядел на него, кто-то следил полковника, пока он бродил и плутал по тайге. Караулил пристально. Иван Христофорович пальнул наугад в сторону березок, они посыпались на землю, как строй безоружных солдат. И побежал.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Даже сейчас, столько лет спустя, подрагивают жилы на шее старика, когда вспоминает он смешное свое, унизительное бегство от горбатого медведя — непуганого, надо думать, зверя и нахального в своей непуганности.

Он миновал обходом одно болото, миновал другое, все чуя позади себя преследование. Потом треск сучьев ушел в сторону и затих. Открылись на северо-западе две гряды сопок, напоминающие в своей совокупности седло. В излучине, седловине, обозначился снежный хребет.

Севенард достал компас, засек новое направление на юго-запад. Отныне он будет строго держаться этого курса, не отклоняясь. Иначе не вернуться в стойбище.

Набрел, пересекая торфяную гарь, на теплый островок леса. Будто в ласковое лето окунулся. В рощице гостеприимно шелестели рябины, увешанные оранжевыми, почти спелыми кистями. Еда…

Божий покой господствовал вокруг.

Облака слоились на высоком небе, мшистые сопки тянулись к небу зубчатыми пиками старых елей. Парил сокол. Над седловиной, в немыслимой дали, сверкала снежная вершина. Вот луч клонящегося солнца упал на подножья сопок и зажег ответное сияние — озолотился поток…

Если когда и был счастлив Иван Христофорович — то именно там, на теплом лесном островке посреди таежного мира. В виду осенних пространств, наполнивших его восторгом.

Сколько раз он искал потом островок — не находил.

Может, показалось ему, что есть он на белом свете, может — свели островок новые люди…

Пробыл Иван Христофорович в рощице недолго. Сияющая речка позвала его, указывая дорогу в стойбище. По Силинге добрался он до гранитной скалы, испещренной рисунками. И снова взял удачные пробы на железистый кварцит. Процентов пятьдесят чистого металла. В окрестностях скалы нашел много разрывных нарушений, по формам залегания слоев определил: поблизости могут быть новые обнажения и выходы руд на дневную поверхность. Здесь же, присев на валун подле реки, набросал в планшете первую схему месторождений долины халдоми — прикидку своей будущей, драгоценной геологической карты.

Неделю спустя он снова был у скалы. Уже экипированный с умом. Помнится, в оленьих ичигах и кожаных трапперских штанах. Имел при себе трут и кремни, топор и лопатку, сушеное мясо.

Издали заметил дымок у скалы. Остановился, залег неподалеку от берега Силинги в кедровом стланике, прижал к глазницам окуляры бинокля.

Огонь разведен был на давешнем валуне. Хозяина огня он сначала не увидел — эворонский шаман выпростался, возник откуда-то из-под земли, когда Севенарду уже осточертело лежать и он намеревался подползти поближе. Отряхнулся шаман, ударил в бубен, предварительно подержав его над огнем, и пошел, приседая и приплясывая, вокруг скалы. Севенард молча выругался и сплюнул.

Повел биноклем вслед за шаманом, раздумывая, не пристрелить ли лохматого дурня в меховом остроконечном колпаке, эворонского владыку. Решил — не стоит, все стойбище всполошится, начнет искать его. Ничего в железистом кварците шаман все равно не смыслит.

И правильно решил. Повыв и поплясав, шаман начал перетаскивать из своей оморочки к подножью скалы тяжести. Потом загасил огонь, полез в лодку и сосредоточенно погреб вниз. Проплыл совсем рядом с полковником, Ивана Христофоровича обдало кислым козьим запахом.

Севенард без труда отыскал пещеру у подножья камня. А в этом тайнике, на деревянном блюде — свежую метровую кету, горсть розовой каменной соли и кусок сохатины. В пещере был мрак и смрад, белели рыбьи кости — остатки старых приношений, тонко гудели бронзовые мухи. Соль полковник ссыпал в свой носовой платок, стянул узелком, сунул в карман. Подумав, отрезал и кусок кеты. Остатки же рыбы и уже облепленную насекомыми сохатину швырнул в воду.

Он отшагал не более двух километров от камня, как компас снова принялся, и не на шутку, чудить, хотя кварцитовая сопка с поваленными стволами осталась в другой стороне. Часы указывали поддень, солнце стояло на юге, но магнитная стрелка клонилась, звала влево, к западу. А положено ей от века указывать на север.

По пути он закладывал небольшие скважины, аккуратно срезая лопаткой дерн и водружая его на место после засыпки ямы. Руды на поверхности не было. Стучал ногтем по компасу, стрелка упрямилась.