Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Духовной жаждою томим,Я в храм науки потащился, —И шестиглавый херувимВ моей квартире появился…Перстами легкими, как сон,Моих бумаг коснулся он:Отверзлись вещие зеницы,Увидев тайные страницы…Моих ушей коснулся он —И их наполнил шум и звон,И внял я неба содроганье,

В Сибирь товарищей полет,И гад земных «охранных» ход,И в одиночке прозябанье…И он к листам моим приникИ понял тайный их язык —И празднословный, и лукавый…И жалом гадкия змеиБумаги, письма все моиСкрепил десницею кровавой…И он мне жизнь пресек пером

,И вот когда я рот разинулИ все еще объят был сном, – Меня в темницу он водвинул.Как труп в темнице я лежал,И Плеве глас ко мне воззвал:«Сиди, студент, не виждь, не внемли,Исполнись волею моей —И, позабыв моря и земли,Спокойно спи в тюрьме своей»218

.

5.2.2. Сравнение вводимых Евлаховым слов и фраз с соответствующими в пушкинском оригинале позволит нам яснее увидеть основные принципы эзоповского пародирования.

5.2.3. Регулярность и синонимичность основного из применяемых при подстановках приема – стилистического снижения и переосмысления в ироническом плане – приводит к тому, что и те фрагменты пушкинского текста, которые использованы Евлаховым без изменений, подвергаются в читательском восприятии тому же процессу иронического переосмысления и фактически выступают здесь как эзоповские цитаты (см. III.5.5). Самый способ прочтения неизмененных пушкинских строк читателем аналогичен приемам, применяемым Евлаховым там, где он пушкинский текст изменяет (ирония, каламбуры).

Подобных эзоповских пародий было необычайно много. Только в сборнике «Стихотворная сатира первой русской революции» они составляют около 32% текстов. Многократно использовались пародистами «Казачья колыбельная песня» и «Из Гете» («На Севере диком стоит одиноко…») Лермонтова, «Я пришел к тебе с приветом…» и «Шепот, робкое дыханье…» Фета; позднее удобный источник извлечения комических контрастов был открыт в поэзии символистов219.

5.2.4. Видимо, в дальнейшем этот прием изжил себя, перестал быть эффективной формой маскировки от цензуры: в советское время этот тип эзоповской пародии встречается сравнительно редко. Один из таких редких примеров – стихотворение Николая Глазкова «Очередной вопрос».

Назови мне такую обитель,

Я такого угла не видал.Где б московский иль горьковский жительВ долгой очереди не стоял!220 —

так начинается это стихотворение. Остальные 16 строк нарочито (маркер 1) лишены стандартных форм поэтичности: нарушение принятого в начале некрасовского анапеста приближает их к прозе, равно как и использование безóбразной и безэмоциональной речи. Все это и является экраном, который, по замыслу поэта, должен подсказать идеологической цензуре, что данное произведение – всего лишь публицистическое выступление поэта в духе официально разрешаемой критики «отдельных недостатков» в организации государственной торговли («недостатки в продпалатке», как именуется такого рода сатира на жаргоне советской интеллигенции). Между тем операция, проделанная Глазковым с широко известным текстом Некрасова, сообщает стихотворению куда большую социально-разрушительную силу, нежели «критика отдельных недостатков». Все советские школьники заучивают и, соответственно, все взрослые граждане помнят хотя бы эти строки из «Размышлений у парадного подъезда»:

Назови мне такую обитель,Я такого угла не видал.Где бы сеятель твой и хранитель,Где бы русский мужик не стонал…221

Ироническая цитата у Глазкова переходит в метафору: современный русский человек («московский иль горьковский житель»), томящийся в очередях, уподоблен своему предку, томившемуся под гнетом бесправия и нужды, имевших в прошлом иное обличье.

5.2.5. В литературе советского времени значительно чаще, чем художественные тексты, с эзоповской целью пародируются нехудожественные тексты: официальные документы, пропагандистская публицистика, образцы социальных диалектов. Так, у того же Глазкова:

– Этот город далекий, но нашенский! —Гениально сказал о нем Ленин222.