Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Но злобно мной играет счастье:Давно без крова я ношусь,Куда подует непогода;Уснув, не знаю, где проснусь240

.

Неожиданно и откровенно не рифмующееся «непогода» намекает на эквиритмичное «самовластье», невозможное по цензурным условиям.

Отличие эзоповского приведения к абсурду от приемов, применяемых в абсурдистской литературе (Хармс, Введенский, Мрожек, Ионеско), в том, что абсурд ЭЯ – это, по сути дела, ложный абсурд: бессмыслица выступает, по обстоятельствам, то как экран, то как маркер, либо отсылая читателя к далеко не абсурдному содержанию, либо скрывая то же содержание от цензора.

5.8. Экстравагантные приемы ЭЯ и нехудожественное кодирование

Каламбур в дореволюционное время часто выступал как самостоятельный эзоповский прием.

Сочинена тобою, Самозванов,Романов целая семья;Но молвлю, правды не тая:

Я не люблю твоей семьи романов241.

Последняя строчка могла быть прочтена как: «Я не люблю твоей семьи, Романов!» – то есть как дерзкий вызов царю.

В советское время, в эпоху более внимательной цензуры, каламбур выступает только вкупе с другими, тактически более утонченными приемами, причем следует говорить теперь скорее не о каламбуре по типу вышеприведенного, а о «каламбуризации» элементов текста (как показано, например, в III.3.3.5).

5.8.1. Акростих

. 22 января 1917 года в петербургской газете «Русская воля» появились «Этюды» известного эссеиста А. Амфитеатрова. С начала до конца текст «Этюдов» производил на читателя впечатление то ли пситтацизма (механической, «попугайской» речи), то ли авангардистского эксперимента в духе автоматического письма:

Рысистая езда шагом или трусцой есть ледяное неколебимое общественное настроение… И, ох, чтобы его, милое, пошевелить или сбить, адская твердость нужна, едва ли завтра явится предсказуемая…242

Не все читатели сумели догадаться, что «Эподы» следует читать как акростих: «РЕШИТЕЛ/ь/НО НИ О ЧЕМ ПИСАТ/ь/ НЕЛ/ь/ЗЯ…» и т. д. – горькая жалоба литератора на бесчинства цензуры.

Несмотря на то что всегда ходило много анекдотов о закодированных посланиях, просочившихся в советскую печать, автору достоверно известен только один случай кодирования акростихом в советское время. Опубликованное в ленинградской военной газете «На страже родины» в январе 1944 года стихотворение Владимира Лифшица «Амбразуры переднего края…»на вид ничем не отличалось от типичных патриотических стихов военного времени, но, прочтенное как акростих, содержало горькую жалобу поэта на несправедливости местного командования.

5.8.2. Каламбур и акростих в подобном применении можно считать эзоповскими приемами, в них можно различить ту же экранно-маркерную структуру, что характеризует все остальные приемы ЭЯ: экраном тут является одно из значений каламбурно употребляемого слова или просто нерелевантность при рутинном прочтении порядка строчных инициалов, маркером – весьма необычный (как в каламбурных эпиграммах) или, наоборот, необычно банальный сюжет.

В то же время их роль как приемов художественного ЭЯ явно ослаблена по сравнению с другими приемами, так как на структуру текста как такового они влияют в меньшей степени, они как бы вынесены за скобки и, если не сочетаются с другими элементами ЭЯ, не создают метастиля. Во многих отношениях они смыкаются с приемами нехудожественного кодирования текстов, которые основаны на чисто условной замене слов-табу некими глоссами на основе возникшего договора между автором и группой читателей. Таковы в словаре Чернышевского «исторические дела» для «революция», «сила обстоятельств» для «самодержавие», «лучший из последователей Гегеля» для «Фейербах» и т. п. Таковы же в словаре «Нового мира» 1960‑х годов «культ личности» для «тирания», «волюнтаризм» для «произвол» и проч.