Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Бургомистр. <…> Вспомните, кем я был при проклятом драконе? Больным, сумасшедшим. А теперь? Здоров, как огурчик (с. 363).

То, что нагло забирал дракон, теперь в руках лучших людей города. Проще говоря, в моих, и отчасти – Генриха (с. 368).

Четыреста лет в эту книгу записывали имена бедных девушек, обреченных дракону. Четыреста страниц заполнены. И впервые на четыреста первой впишем имя счастливицы, которую возьмет в жены храбрец, уничтоживший чудовище (то есть Бургомистр, узурпировавший подвиг Ланцелота. – Л. Л.; с. 376).

В самом сюжетном мотиве «украденного подвига» можно усмотреть эзоповский намек на советскую историографию, выдававшую одну за другой новые версии событий октября 1917 года и Гражданской войны, постепенно вытесняя из истории имена Троцкого, Бухарина, Зиновьева и т. п. и заменяя их именами Сталина и его приспешников. Новые издания «Краткого курса истории ВКП(б)» или «Истории СССР» подписывались специальными комиссиями, и в них объяснялось, как антиреволюционна была деятельность Троцкого и других опальных к тому времени коммунистов, а все успехи революции приписывались Сталину. Ср. речь Генриха:

Специальная комиссия, созданная городским самоуправлением, установила следующее: покойный наглец только раздразнил покойное чудовище, неопасно ранив его. Тогда бывший наш бургомистр, а ныне президент вольного города, героически бросился на дракона и убил его уже окончательно, совершив различные чудеса храбрости (с. 375).

В пьесе имеются пародии на военные сводки Совинформбюро (с. 355–358), на увлечение советской пропаганды селекционерскими опытами Мичурина, от которых ждали решения перманентной продовольственной проблемы в стране:

Садовник. У меня сегодня распустились чайные розы, хлебные розы и винные розы (каламбурное обыгрывание термина «чайная роза» –

Л. Л.). Посмотришь на них – и ты сыт и пьян (с. 352).

Есть даже намек на политический террор: разговор между Бургомистром и Тюремщиком в третьем действии (с. 363–365).

5.3. Весьма интересны случаи ЭЯ, когда вышеописанные стилистические механизмы используются не с целью сатирической пародии, а с целью пародии сентиментальной или трагического гротеска, патетически (ср. III.1.2). В этих случаях Шварцу удается максимально экономным путем создать грандиозный образ «вывороченного мира», где нормы элементарной морали представляются запретными и бредовыми. Такова реплика Бургомистра, симулирующего сумасшествие: «О, люди, люди, возлюбите друг друга! (Спокойно

.) Видишь, какой бред?..» (с. 331); реплика Шарлеманя: «Пожалейте нас, бедных убийц» (с. 339). На фоне предыдущего двадцатипятилетия пропаганды «нового, подлинного, советского гуманизма», противопоставленного старому «буржуазному, христианскому лжегуманизму», на фоне высмеивания «слезливой сентиментальности» и афоризмов вроде «Жалость унижает», эзоповски прочитываются слова Ланцелота в заключение второго действия:

Эй, вы! Не бойтесь. Это можно – не обижать вдов и сирот. Жалеть друг друга тоже можно. Не бойтесь! Жалейте друг друга! Жалейте – и вы будете счастливы! Честное слово, это правда, чистая правда, самая чистая правда, какая есть на земле (с. 360).

6. Из дистрибуции экранных и маркирующих элементов в тексте пьесы мы можем сделать вывод о стратегии автора. Она состоит в том, чтобы в начале усыпить бдительность Цензора, заставить его читать пьесу лишь на уровне первого-второго тематических планов, а затем, наращивая количество и интенсивность маркеров, утвердить эзоповское прочтение в сознании Читателя.