Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Действительно, первое действие лишь подготавливает эзоповское восприятие пьесы. Мы встречаем в нем ряд сдвигов-анахронизмов и сдвигов культурно-идиоматического характера, но только два «советизма», притом относительно мягкого, юмористического тона («людям вход безусловно запрещен» и очень осторожно-двусмысленное описание внешности Дракона).

Интенсификация эзоповского уровня начинается с середины пьесы (немного ранее середины второго действия). От этой точки в развитии текста мы уже реже встречаем сдвиги – анахронизмы и сдвиги из области русской идиоматики, но зато именно здесь вводится первый пародийный эпизод («почетный президиум»), а со второй половины второго действия все чаще встречаются «советизмы». Завершается второе действие трагически-гротескным монологом Ланцелота.

В третьем действии мягких эзоповских приемов уже почти нет, а изобилуют «советизмы», и именно здесь, под конец, сосредоточены целых четыре микропародии, причем весьма острых: разучивание приветствия правителю, тема «как изменилась жизнь к лучшему со времен проклятого дракона», разговор Бургомистра с Тюремщиком о «сажании», исправление истории в речи Генриха.

Можно предположить, что в результате такой конвергенции маркеров к концу пьесы ее эзоповский план будет прочно закреплен в том синкретическом образе произведения, который сохранится в сознании читателя/зрителя.

7. Выводы:

1) введение ЭЯ придает тексту еще один структурный уровень, усложняет восприятие произведения;

2) ЭЯ реализуется главным образом в сфере художественного стиля, где он выступает наряду с другими стилистическими функциями (юмор, ирония, трогательность) как некоторое дополнение к ним (метастиль);

3) автор прибегает к определенной стратегии в использовании эзоповских приемов: он использует их синонимично и избыточно, организует их конвергенцию в ударных местах; очевидная цель такой стратегии – зафиксировать эзоповский план текста в сознании читателя.

ГЛАВА V. ЭЗОПОВ ЯЗЫК И ФОРМИРОВАНИЕ ИНДИВИДУАЛЬНОГО СТИЛЯ

(ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО, «ИДУТ БЕЛЫЕ СНЕГИ…», КНИГА СТИХОВ, 1969 Г.)260

1.

Обвести множество противников неожиданными финтами и дриблингами, а затем всадить «мертвый гол» в сетку между беспомощно растопыренных рук вратаря – все это казалось мне, да и продолжает казаться до сих пор очень похожим на поэзию.

Футбол меня многому научил261

.

Этой броской метафорой Евтушенко определяет в «Автобиографии» наиболее характерное свойство собственной поэзии, качество неожиданное в русской поэтической традиции. Общепринятым разделением последней всегда было разделение на два вида (или начала) – на аполлоническую и гражданственную («Пока не требует поэта…» и «О муза пламенной сатиры…»). Эти два направления то разделяли поэтов-современников, как, например, Некрасова и Фета, то переплетались в чьем-то индивидуальном творчестве – например, Маяковского262. Что же касается эзоповских стихотворений, то в личном творчестве разных поэтов они всегда были лишь побочными продуктами. Новым, и симптоматичным для эпохи после Сталина, является в декларации Евтушенко провозглашение эзоповской двусмысленности основой творчества.

1.1. То, что Евтушенко, апостол двусмысленного эзоповского стиля, стал центральной поэтической фигурой периода, вполне оправдано исторической ситуацией, когда новое поколение руководства (Хрущев и его группа) стремилось разделаться с авторитетом предшествующего поколения, не разрушая при этом идеологических устоев режима. Благодаря своему темпераменту и актерской интуиции Евтушенко завоевал широкую, в первую очередь молодежную аудиторию. Его стихи доставляли этой группе читателей необходимый катарсис – освобождали сознание от давления внедренных на школьной скамье мифов, от обожествления вождей, от психологии «винтиков» в машине социалистического государства, от пуританской морали. Таким образом поэт способствовал формированию homo soveticus нового типа – более инициативного, более приспособленного к веку НТР, прагматически лояльного по отношению к правящей бюрократии.

Сама новая идеологическая политика послесталинского руководства была по своей природе двусмысленна, ибо означала не радикальный разрыв со старой идеологией, а лишь некоторое видоизменение ее. Отсюда – «закрытость» идеологических докладов Хрущева, частые смены либеральных «оттепелей» и реакционных «заморозков» в партийной политике руководства искусством и литературой, в определенных рамках двусмысленные в идеологическом отношении художественные тексты были вполне адекватны созданной в стране политической атмосфере.