Фабрика мертвецов

Митин живот пропел длинную ворчливую ноту — он тоже считал, что пора. Не без сожаления Митя выбрался из ванной. Одеждой тоже расстаралась Одарка: отчистить вывалянные в листве сюртук и брюки ей удалось лучше, чем бывшему лакею из стражников. Разорванную по шву сорочку она забрала в починку, здесь была свежая, одолженная кем-то из любезных хозяев. Митя взялся за сорочку и невольно поморщился: чего и ожидать от провинции. Вздохнул и принялся вывязывать шейный платок, полностью закрывая пройму жилета. Такую манеру он видал у герцога Мекленбургского-Стрелицкого, но это не утешало.

— Точно приказчик, перекупивший у вороватого лакея ношенный барский сюртук от «Иды Лидваль». — Он заправил манжеты сорочки под рукава, вместо того чтобы щегольски выпустить наружу. — А под сюртуком серая дерюжная рубаха прячется.

Заколол платок обычной своей булавкой с серпом на навершии, оправил волосы перед зеркалом, опробовал на лице несколько выражений: меланхоличной усталости, аристократического пренебрежения, снисходительной любезности. Для деревни сойдет.

— Ой, панычу, який же вы гарнесенький! Мов лялечка! — шумно всплеснула руками караулившая его Одарка. — Так бы и зацилувала вас усього!

— Не нужно, — на всякий случай отстранился Митя. Хотя было приятно: настоящий столичный стиль впечатлил даже это наивное дитя природы.

— Тилькы дюже худенький! Оно и зрозумило: що там у вас в столицах за еда? — у нее снова жалостливо задрожали черные брови. — Ничого, поживете у нас годок-другой — откормим. Я и кухарке казала, щоб расстаралася, зранку вже и порося кололи — визжав, мов скаженый! Ось вы спробуете…

Что именно — визжать? У Мити снова испортилось настроение: он не хотел оставаться тут на год, а тем более на два, и не хотел, чтоб его откармливали, как того несчастного поросенка.

— Ось сюды, по лестничке, та и наверх, там вже уси собрались, лише вас чекають! — Одарка затопала по темному коридору, заставляя Митю следовать за ней. — А я уж, прощенья просим, побижу до кухарки, бо столько ж гостей, що у-у-у! — Она изобразила неуклюжый реверанс и умчалась, гремя шариками ярких деревянных бус на груди.

«У господ Шабельских дурно воспитана прислуга», — вспоминая неслышно появляющихся и исчезающих горничных бабушки-княгини, удовлетворенно подумал Митя. Он предполагал, что тут будет ужасно, и тут ужасно, и это правильно, потому что все именно так, как он предполагал.

Она говорила про гостей? Понятно, все окрестные помещики примчались к Шабельским — столичные визитеры наверняка редкость в их скучной провинциальной жизни. Митя начал подниматься по лестнице: на отца надежды никакой, честь столицы перед провинциалами придется отстаивать в одиночку. Каким себя показать: безупречным воплощением светского тона? Отчаянным прожигателем жизни, повидавшим все и вся?

Подметки сапог звонко цокнули по дубовому паркету. Широкая парадная лестница поворачивала, разделяясь на два «рукава». Вокруг царил полумрак — свечи по дневному времени не горели, из окошек внизу свету тоже был немного. Лишь забранное в позолоченную раму зеркало тускло мерцало в полумраке. Митя задрал голову: наверху тоже темновато, и совсем не слышно голосов.

— Недоставало только заблудиться брошенному на произвол судьбы гостю, — пробормотал он, вертя головой туда-сюда: по правому «рукаву» лестницы подниматься или по левому?

— Мы вас никогда не бросим, — прошелестел тихий, потусторонний голос.

— Мы здесь…

— Мы рядом…

— Мы вокруг вас…

Сумрак дрогнул, и вокруг него, по бокам и за спиной, словно бы ниоткуда возникли девочки. Две… три… четыре совершенно одинаковые девочки! Их лица, нечеловечески спокойные и неподвижные, с закрытыми глазами, тонули в тенях, а окутывающие фигуры бесформенные белые одеяния едва заметно трепетали, хотя ни малейшего движения воздуха не чувствовалось. Митя судорожно хватил ртом воздух. Веки всех четырех… существ начали медленно подниматься. На Митю в упор глянули абсолютно белые, без зрачка, затянутые слепой пленкой глаза. Вытянув руки, девочки шагнули к нему…

«Опять… Нет…» — Митя шарахнулся в сторону, чуть не грохнувшись со ступенек.

По ушам ударил счастливый визг.

— Получилось, получилось! — схватившись за руки, две одинаковые девочки скакали на площадке перед зеркалом, а в прозрачном стекле также счастливо скакали их одинаковые отражения. Даже банты в волосах подпрыгивали одинаково. Свалившаяся с плеч одной из них — Митя даже не сразу понял, настоящей или отраженной! — белая простыня соскользнула на пол.

— Испугались, да? — подхватив подол по-девчоночьи короткого муслинового платьица, подскочила к нему одна. — Ага!

— Ая-яя-яй! — запищала вторая, жутковато оттягивая веко и вытаскивая из-под него тонкую белую пленку, какая бывает на вареном яйце. — Что ж вы так долго не шли? Думаете, легко было столько времени за балясинами просидеть, да еще с пленкой на глазах?

— Мы вас так ждали! — с чувством прибавила первая.

— Это я уже понял. — Митя завел руки за спину, стараясь незаметно заправить выскочивший в ладонь нож обратно под манжет. Нож заправляться не желал. Сердце булькало где-то в горле.