Фаина Федоровна

Лично я, как и некоторые другие, сначала не врубилась. Кое-кто понял сразу, а нам, непонятливым, после ухода начальника пояснили. Картофель, оказывается, не надо было старательно отчищать от земли, потому что платили совхозу не за качество картошки, а за вес. И то, что мы отчищали каждый клубенёк, было не пользой совхозу, а вредом. Оставлять на клубне грязи побольше – посоветовал нам мужичок.

Ещё я помню, как мы, девчонки, будущие врачи, каждый вечер осматривали свои повреждённые землёй руки, старались отмочить в примитивных ванночках въевшуюся грязь на кончиках пальцев и из-под ногтей…

Кормить нас приезжала полевая кухня. Через пару дней половина наших товарищей почти не вылезала из деревянного туалета, одного на всех, расположенного на задах дома культуры на пригорке. Прятаться было бесполезно. Мы совершенно перестали стесняться друг друга, и мальчики и девочки спокойно делились подробностями симптомов и органолептических свойств наших выделений и даже от души ржали над этими особенностями. К счастью, кто-то из ребят сгонял в районный центр на попутке, и привёз водку для дезинфекции и антибиотики. Между прочим, те, кто и до этого дезинфицировал себя водкой – не заболели дизентерией.

Приехал Алексей Порфирьевич – наш прикреплённый преподаватель. Он посоветовал нам отказаться от полевой кухни и готовить самим. Мы установили порядок дежурств и выделили дежурных, которые должны были готовить пищу. Первые признаки самоуправления были налицо, однако готовить было особенно не из чего. Чай был грузинским и наличием в пачке мелких веточек напоминал как раз пресловутый веточный корм. Зато полки в изобилии были уставлены банками с алычевым компотом, от которого до стонов сводило голодные студенческие животы, а с машины, приезжавшей через день, выгружали серые кирпичи непропечённого хлеба. Но этот хлеб казался нам с голодухи очень вкусным.

Мы видели, как с утра хозяйки выгоняли пастись коров, коз и овец. Небольшие стада неспешно шествовали на околицу села, звеня шейными колоколами, а это означало, что у местных должно было быть и молоко, и мясо, и сметана, и масло. Примерно такой же звук я слышала потом в Париже, в хемингуэевском районе, возле площади Контрэскарп. По улочкам, спускающимся к Сене, шёл человек и вёл за собой пять коз и нескольких козлят. Он продавал молоко. И судя по всему, продавал здесь давно. Это было как-то нереально: видеть в таком парижском-парижском уголке бредущих коз Шарлыкского района.

Готовить мы могли сами, но из чего? Мы хотели есть и хотели по-честному купить еды, но никто из жителей посёлка не продал нам даже бидончик молока и немного масла. Никто не хотел с нами разговаривать.

Хозяйки сидели во дворах и стоически упорно вязали из козьего пуха «оренбургские» платки на продажу. Мы недоумевали, как из такого отвратительного на вид сырья – мы прекрасно видели грязных коз в стаде, получаются на редкость мягкие и тёплые платки. Потом уже я узнала, что пух проходит специальную обработку. Хозяйкины мужья, получив огромные деньги за уборочную (комбайнёрам тогда действительно платили очень много), в основном, беспробудно пили.

Мы разозлились. В один из дней демонстративно не вышли на работу и украли ни в чём не повинного, идущего к водоёму гуся. Сварили ведро собранной нами же картошки, набрали в поле помидор. С гусём вышло не очень справедливо по отношению к гусю, но огромному совхозу студентов следовало бы кормить.

Гусь был вкусный. Каждому досталось совсем понемножку. На следующий день местные попрятали птицу и, естественно, на нас нажаловались. Тот же мужичок, который рассказывал, как схитрить и увеличить вес сдаваемой картошки, приехал нас воспитывать. Он орал. Грозил, что сообщит в институт, и нас отчислят. Это вполне могло произойти. Мы притихли. Закончилось всё тем, что мы стали жарить местных голубей, откормленных первоклассным зерном. Голуби эти в огромном количестве жили у нас над головами на чердаке клуба. Совхоз решил от нас избавиться.

Когда мы уезжали – тащились своим ходом по грязной, вымокшей дороге около десяти километров на рейсовый автобус (тот, совхозный, который привёз нас сюда, назад за нами не приехал) этот же мужик догнал нас на своём раздолбанном, заляпанном, похожем на грязного взлохмаченного пса, «Газике».

–Ну-ка, ребята, стойте!

Мы, двадцать человек, вымокших и больше похожих на оборванцев, чем на студентов, остановились.

–А что у вас, ребята, в рюкзаках?

–Картошка, капуста. – Мы угрюмо смотрели на приземистого, морщинистого дядьку.

–Та-а-ак. Воровство, значит. Вываливаем всё на землю.

Многие из нас жили в общежитии. Ведро картошки, кочана два или три капусты были совсем не лишними.

–А чё, нельзя взять домой, то, что всё равно в землю зароете? – сказал кто-то, нарочно сделав ударение на «чё».

Мужик внимательно посмотрел на парней. Многие были после армии, кое-кто после работы медбратьями на «Скорой» и в больницах.

–Ребята, я просто посмотреть хочу, что вы взяли, – сбавил тон смотрящий.

Парни переглянулись, поставили рюкзаки на землю.

–Надо тебе – вытряхивай сам.