Фаина Федоровна

Носки у Олега оказались целые, чистые.

–Вот большая комната, вот кухня, там спальня. В сущности, всё.

–А балкон есть? – Он рассматривал мою квартиру, будто риэлтер из агентства недвижимости.

–Лоджия была, но я её ликвидировала. Объединила с кухней, чтобы места было больше.

–А я люблю с утра на балконе покурить.

Я понимала, что невежливо не предложить чаю. Олег стоял на пороге кухни и мялся. Я молча ждала, пока он снова будет надевать ботинки. Плевать мне было, что он подумает про меня. И он действительно пошёл в коридор.

–Можно зайти в туалет? – спросил он.

–Конечно.

Он включил свет и закрыл за собой дверь. Я слышала, как щёлкнул замок.

Казалось, мой шкаф скептически скрипнул отъехавшим на рельсе зеркалом, когда я вешала в него свою куртку. Из туалета послышался шум воды, потом вода полилась в раковину, зашуршала размотанная бумага. Мне почему-то понравилось, что Олег догадался не вытирать руки моим полотенцем.

Наверное, мыши также прислушиваются из своих нор к звукам, доносящимся за стенами. Я складывала свой шарф, когда Олег вышел. Шарф был мягкий и очень широкий, чтобы его сложить требовалось выровнять края. Опять возникла пауза,

–В какую сторону идти до остановки?

Мне было и стыдно, и неудобно, но, в то же время, всё во мне колотилось, бесилось и прыгало. Это было похоже на панику, хотя внешне я была совершенно спокойна. Мне необходимо было остаться одной.

–Олег, прости, я не очень хорошо себя чувствую.

Он поднял ко мне лицо от ботинок, но ничего не сказал.

За звонящий телефон я ухватилась, как за соломинку, в точности, как заведующая утром.

–Ольга Леонардовна, мы договаривались прооперировать носовую перегородку…

Он поднялся. Я почему-то вспомнила, как он выглядит в операционной, когда его лоб сверху закрыт стерильным колпаком, а снизу – маской, и видны одни глаза. А от глаз к вискам уже разлетается тонкая сетка морщин. В операционной Олег выглядел намного лучше, чем сейчас.

–Перезвоните мне через несколько минут.

Он быстро застегнул плащ. -Наследил… Где у тебя тряпка?

Я испугалась, ещё не хватало, чтобы он тут стал возиться с полом.

–Пустяки, я уберу.

Он неловко попрощался и вышел, а я не стала вытирать грязь.

Я прошла в комнату, села на диван и бессмысленно уставилась в стену, вернее в книжные шкафы, которые эту стены закрывали. Взгляд мельтешил по знакомым корешкам книг. Бешенство овладело мной. Я включила телевизор и выключила его. Что же мне делать, что делать, что делать… Я почти никогда, даже после смерти родителей, не чувствовала себя одинокой. А вот сейчас… К кому пойти? Куда пожаловаться? И в то же время в памяти всё проступало лицо Олега, и то, как он стоял только что здесь, в моей прихожей. В операционной оно было ясным и умным, а не затюканным и глуповатым, как сейчас, здесь. Он придёт домой, думала я, и должен будет сказать, что он практически безработный. Я одёрнула себя. Какое мне дело? Надо думать о себе.

Я пошла и включила чайник. Налила себе чай и села за стол. На улице уже было совсем темно, но в моё окно был виден соседний дом со светящимися окнами, и фонари внизу, освещающие детскую площадку и двор. Мне стало не так страшно, ведь свет – антипод смерти. Я придвинула лицо к стеклу и увидела внизу на парковке свою машину. Крыша её блестела от прошедшего дождя. Я почувствовала за машину ответственность, как за дитя, как за больного.

Я не помню точно, когда – в конце мая или в начале июня в нашем кабинете появился Мартынов.

«Мартынов Владимир Александрович», было крупно начертано на картонной обложке не такой уж тоненькой амбулаторной карты. Когда этот рослый, спортивного сложения парень, поигрывая мускулами, впервые пришёл ко мне на приём, я невольно посмотрела на год его рождения. Мартынов оказался старше меня на два года.

Тёмно-русые, густые волосы, улыбка в пол-лица, бычья шея, бугры мышц, мощно перекатывающиеся под футболкой… Будто сноп света ворвался в кабинет.

Фаина Фёдоровна тоже вначале остолбенела и, что уж было совершенно удивительно, слегка зарделась и потупила глазки.

–На что жалуетесь? – спросила я, и, не удержавшись, по балетному вывернув руку, показала на стул.

–Ангина, наверное, – прохрипел он, и его хрипота была такой неожиданной и невяжущейся со всем его обликом, что мне показалось, что говорит другой человек, почему-то спрятавшийся за могутной спиной Мартынова. А сам Мартынов продолжает улыбаться, красоваться и дышать здоровьем.

–Садитесь ближе.

Накачанные ноги Мартынова упёрлись мне в колени.

–Холодное что-нибудь пили? – спросила я и взяла в руки шпатель.

–Ага. «Фанту» из холодильника.

В слове «Фанта», теперь таком обыденном, таился особый смысл. «Фанта» в те годы была напитком только появившимся, элитным и большинству людей недоступным. И я мысленно отметила код «Фанты». Фаина Фёдоровна презрительно фыркнула.