Фаина Федоровна

–Бл…! -сказала я и пошла за тряпкой. Сами пойте весёлые песни и рассказывайте себе позитивные истории! А я не знаю вообще ни одной – больше двух строчек. Но зато я знаю то, о чём вы даже понятия не имеете! И я пошла в душ и под звуки струй прочитала себе лекцию (весьма толковую) об атрофических и вазомоторных ринитах.

Потом я всё-таки поехала специально в самый дальний супермаркет (специально, чтобы потратить как можно больше времени) и затоварилась на полгода. Мясо, рыба, куры. Макароны двенадцать пачек… И все эти мои действия, пожалуй, кроме лекции о ринитах, включая уборку, супермаркет и вождение автомобиля сопровождались ощущением серой вязкой каши в голове, как будто у меня в мозге уже сплошной инсульт. Нечто похожее было со мной, когда я работала последние недели с Фаиной Фёдоровной.

До дома оставалось недалеко, когда я возвращалась из супермаркета. По чистой случайности я оказалась перед своей больницей. Был конец рабочего дня. Внезапно я свернула на обочину возле въезда в ворота и остановилась. За какие-то два дня листья на деревьях почти распустились, ветви зазеленели, и над дорогой образовался так любимый мной зелёный свод. Солнце светило сквозь ветки, и на тротуаре, на дороге мелькала лёгкая светлая рябь, какая бывает на воде от солнца при небольшом ветерке. Был конец рабочего дня. Врачи и медсёстры шли через двор к остановке или к парковке. Я чувствовала себя чужой до нехватки воздуха, до остервенелых слёз.

–Можно разменять квартиру, – вдруг сказала я себе. -Получить взамен две маленьких, одну из них можно сдавать.

Но я прекрасно знала, что не хочу ничего разменивать. Не хочу ничего сдавать.

Можно пойти в отдел здравоохранения при администрации или куда-то там ещё, к каким-нибудь руководителям, администраторам, чёрт знает, к кому и сказать, что я согласна поехать в какой-нибудь отдалённый посёлок, богом забытый район или вообще неизвестно куда, только бы мне там позволили лечить больных. Пускай за гроши.

Я прислушалась к себе. Ничего из этого не выйдет. В богом забытых уголках нет больниц и нет врачебных ставок. Я никому не нужна. И я могу кричать об этом на всех углах, но ничего не изменится. Я прожила свою жизнь. Оказывается, мне уже давно пора умирать, только я об этом не подозревала.

–Оля, ты случайно не меня ждёшь?

Чьё это лицо за стеклом машины?

–Тебя.

Как я могла забыть, что три дня назад ждала его почти на этом самом месте?

Он сел в машину. Я сказала: «Одег, пристегнись!» И мы помчалась.

Потом я помню, как он целовал меня в кухне, а я наливала нам обоим коньяк и говорила:

–Закрой глаза!

–Закрой глаза!

–Закрой глаза!

И это было чем-то похоже на: «На что жалуетесь?»

И в том, что я не хотела, чтобы он смотрел на меня, были закодированные жалобы на то, что не получилось когда-то, и что обрушивалось сейчас на меня так глупо… И я не понимала, зачем я вдруг раздеваю его, а он меня, и что, конечно же это закончится какой-нибудь чепухой и гадостью. И в конце концов, совершенно не исключено, что Олег будет рассказывать обо мне в больнице.

…

–А ты почему всё время говорила, чтобы я закрыл глаза?

Я промолчала.

–Тебе было хорошо?

–Да.

–Тогда спи.

Он накрыл меня одеялом и стал одеваться. Я сделала вид, что правда уснула, хотя от коньяка всё кружилось в голове, прыгали мысли, какие-то непонятные образы, переливались ромбы и плавали жучки. Но это кружение хотя бы сменило прежнюю серую кашу, а потом и оно провалилось в пёструю дыру. Я только ещё услышала, как хлопнула за Олегом дверь и уснула.

***

Теперь я думаю, что моё поколение городских детей было удивительным поколением. Мы были ровесниками полёта Гагарина, оттепельными детьми. Родители наши не могли не чувствовать изменений. Мы воспитывались в более добрые времена, чем наши «предки». Но когда оттепель перешла в похолодание, и все снова очутились в привычной атмосфере лжи, напряжения, двоемыслия, мы относились ко всему как-то уже несерьёзно. С иронией. С шуткой. Мы рассказывали анекдоты про Брежнева и не боялись, что нас за это посадят. Вместе с тем мы прекрасно понимали, что было можно, а что нельзя, что строжайше, например, запрещено задавать вопрос типа, «почему в проигравшей Германии есть мясо, а у нас, победителей, выигравших войну, кроме как в Москве, Питере и в столицах союзных республик – его нет?». Но мы все также прекрасно знали, что мяса нет только в магазинах, а у подавляющего большинства людей в холодильниках оно есть. Оно достаётся по блату, по знакомству. В конце концов, за деньги на рынке, но никто серьёзно не голодает, и зарплат и пенсий хватает, чтобы оплатить жильё, тепло и еду. А телевизор с его «Вестями с полей» можно и не смотреть, если не хочется, а смотреть «Иронию судьбы», «Гараж» и «Штирлица». И можно ничему не верить, ничему не удивляться и читать журнал «Иностранная литература» и «Новый мир», и знать, что Солженицын и Аксёнов уже уехали в Америку (интересно, почему?), но мы все всё-таки не политические заключенные и ГУЛАГ нам не грозит.