Фаина Федоровна

Пробка была каменистой плотности, крючок зонда стучал по ней, как по гальке.

–Нужно промывать.

Я машинально оглянулась на Фаину Фёдоровну. Она спокойно уже шла к тумбочке, в которой хранился у нас огромный шприц, изобретённый специально для промывания серных пробок, но также и часто использующийся в кино и вызывающий душераздирающий хохот зала.

–Подождите минутку, пока Фаина Фёдоровна приготовит раствор.

–Я – инвалид войны, – веско сказал Мужлан. -Я не обязан ждать, пока вы чего-то там подогреете. У вас должно быть всё наготове.

–В кабинете и так всё время кипятятся инструменты,– невольно у меня появился оправдательный тон. Я сама его заметила, и мой тон мне не понравился, потому что я уже знала, что с такими людьми вступать в какие-то объяснения бессмысленно. Однако, ситуация требовала компромисса.

–У нас только одна плитка. И она всё время работает.

Он картинно крякнул и несильно, но показательно стукнул кулаком по столу.

–На фронте и то раненых лечили, а вы…

Я с опаской посмотрела на Фаину. Она молча разводила раствор.

Ни я, ни она даже не заикнулись, чтобы он посидел на кушетке, а я бы пока осмотрела следующую за ним женщину. Тишину нарушали только шум нагревающегося чайника с водой, чтобы развести фурациллин и звяканье склянки со спиртом. Фаина Фёдоровна протирала спиртом наконечник шприца.

Чтобы сэкономить время я достала из специального кармашка с рецептами заготовку:

–В течение завтрашнего дня для профилактики отита капли – борный спирт. Два раза в день по пять капель в ухо. Лучше лечь на бок и чтобы вам кто-то закапал. Утром и вечером. – Я размашисто вписала в рецепт фамилию больного и поставила свою подпись.

–А чего вы мне это даёте? – Мужчина не сделал ни малейшей попытки взять рецепт.

–?????

–Зачем вы мне это даёте? – Его грозно открываемый на каждом слове рот стал похож на сундук, и будто кто-то резко открывал и внезапно захлопывал крышку.

–Что б вы в ухо капали… – растерялась я.

–Я! ИНВАЛИД! ВОЙНЫ! -. Запах чеснока из его рта был невыносим.

–Ему лекарства полагаются бесплатные! – хриплым шёпотом пояснила мне Фаина Фёдоровна.

Три копейки стоил пузырёк тех самых капель. Те же три копейки стоил билет на одну поездку в трамвае. Пять копеек – поездка в метро. Батон белого хлеба – пятнадцать. Двадцать четыре копейки – литр молока. Два рубля двадцать – килограмм докторской колбасы. Пять рублей – бескостная говядина на рынке.

И вот тут я допустила окончательную оплошность. Мне надо было встать и выйти в коридор, дойти до кабинета заместителя заведующей по выдаче специальных бланков для специальных рецептов, передохнуть по дороге, обменяться с кем-нибудь улыбкой или парой ничего не значащих фраз и вернуться, вручив ему полагающийся рецепт. Но я повела себя, как… ОЛЯ ГРИГОРЬЕВА, ТЫ – ДУРА? Действительно, иногда я поступала так, что слово ДУРА зачёркивать было не нужно.

–Я знаю, что вы инвалид войны, – сказала я мягко.

Если бы в то время у меня был какой-нибудь гаджет с табло, он бы уже весь горел от перегрева, так быстро и ярко он должен был мигать мне словом «ОШИБКА!». Но гаджеты тогда ещё не изобрели, и буква «F» могла обозначать, что угодно. Скорее всего, мою Fантастическую веру в то, что любому человеку можно что-либо объяснить, и он поймёт, если я очень постараюсь.

–Видите ли, в коридоре много больных. Чтобы выдать вам специальный рецепт я должна буду затратить не менее пятнадцати минут, а у меня по нормативу восемь минут на человека. Мы не укладываемся. Нам с вами ещё ухо промывать. Купите капли сами в аптеке! Они стоят всего три копейки.

–Что-о-о? – Заорал мужик. -Вы что, не понимаете, что вы говорите?

Что-то во мне лопнуло и сдулось. Наверное, это была вера в человечество.

Я встала и пошла за специальным бланком. В дверях я обернулась. Фаина Фёдоровна невозмутимо вставляла поршень в корпус шприца.

Заместителя на месте не оказалось.

–А где?

–В регистратуре, кажется.

Пришлось идти в регистратуру.

Вернулась я с проклятым рецептом не скоро. Очередь перед моим кабинетом значительно выросла и понуро кучковалась, как перед похоронным бюро. Очевидно все знали, что приём инвалидов войны быстрым не бывает.

Я открыла дверь и замерла на пороге. Мужлан, закутанный в полиэтиленовую простыню, сидел на стуле в центре нашего кабинета неподвижно, как выточенный из дерева индийский божок и таращил глаза. Фаина Фёдоровна сосредоточенно, по всем правилам, делала промывание. Её белоснежный халат, простыня на кушетке, простыня на Мужлане, пол под его ногами – всё было залито фурациллином. При каждом движении поршня из уха била тугая струя, как из фонтанов-шутих в Петергофе. Это раствор, подаваемый под давлением, упирался в каменистую пробку и возвращался такой же плотной струей назад, обливая лимонными волнами всё вокруг.

–Даже не шевельнулась, – сказала Фаина Фёдоровна про пробку.

–Сила действия равна противодействию, – машинально заметила я.

–Я на вас жалобу напишу – заявил Мужлан шёпотом, осторожно открывая рот.