Фантомный бес

Советские войска дошли в точности до той линии, которая была обозначена в секретном протоколе Риббентропа — Молотова. Немецкие и советские генералы тепло пожали друг другу руки. Они одержали общую победу. Немецкие офицеры хлопали советских по плечу и говорили: «Гут! гут! руссиш зольдат! карашо!» Генералы Хайнц Гудериан и Семен Кривошеин были знакомы давно, еще со времен советской танковой школы «Кама», организованной для немцев. Старые приятели в эти дни стали боевыми товарищами. Вместе они разгромили ненавистную Польшу. В захваченном Бресте они организовали и возглавили совместный праздничный парад победителей. Вот они стоят рядом — высоченный Гудериан в красивой шинели и маленький, тощий, нескладно обтянутый ремнями Кривошеин. Советский генерал скромно улыбается, а у немецкого скачут в глазах веселые искры.

Советские газеты сообщили, что Красная армия освободила наконец стонущих под польским игом западных украинцев и белорусов. Немецкие и советские дивизии (дружественные? гут-гут-карашо?) встали друг против друга на расстоянии в сто-двести метров. Их разделяла узкая, полусонная речка. И простояли так они почти два года. О чем они думали? К чему готовились? Точно известно одно: советские эшелоны с пшеницей, нефтью, никелем и вольфрамом текли через эту границу непрерывным потоком.

Ввод Сталиным войск в восточную Польшу западные страны словно бы и «не заметили». Во всяком случае, объявлять войну СССР они не собирались. Какое-то тяжелое подсознательное чувство шептало им, что делать этого не надо. Свободный мир и без того был на грани…

К концу сентября въезд евреев из Германии в Англию и США, ранее и без того затрудненный, был окончательно закрыт под тем предлогом, что наряду с евреями проникнут и шпионы. Евреи Германии тоже попали в ловушку. И она захлопнулась.

23 ноября Эйнштейн написал физику Леопольду Инфельду, своему приятелю и соавтору, выходцу из Польши: «Представляю, как Вы обеспокоены судьбой своих сестер в Польше. Надеюсь, что женщинам угрожает меньшая опасность. Ничего нельзя сделать с этой бандой преступников. Но мне кажется, что их ожидает заслуженная кара».

Эмиль Гумбель, старый друг, который в свое время пытался доказать Эйнштейну, что большевики — люди хорошие и гуманные, кардинально переменил свое мнение и подписал манифест, подготовленный немецкими членами франко-германского союза, где утверждалось, что договором с Германией Россия предала весь мир. Эйнштейн отказался его подписать. Он далеко еще не все понимал, он колебался. Позже, на ежегодном нобелевском ужине в Нью-Йорке, Эйнштейн посчитал нужным сказать: «Мы не забудем гуманное отношение Советского Союза, который единственный среди великих держав открыл двери сотням тысяч евреев, когда нацисты вступили в Польшу». Еще одно интервью он дал месяц спустя: «Мы не должны забывать, что в годы зверского преследования евреев Советская Россия была единственной страной, спасшей сотни тысяч еврейских жизней. Размещение тридцати тысяч еврейских сирот в Биробиджане и обеспечение им счастливого будущего — вот доказательство гуманного отношения России к еврейскому народу…»

Кванты и мистики

Подписав письмо к президенту США, Эйнштейн через пару дней забыл о нем. Счастливый характер. Ему было интереснее думать о своем. Он продолжил сражение с квантами и вероятностью. В сентябре 1939 года он писал Паулю Бонфилду: «Физики нашего времени считают, что нет возможности описать то, что происходит на самом деле в пространстве и времени. Они убеждены, что законы носят лишь вероятностный характер — то ли случится столкновение одной частицы с другой, то ли нет. Один Бог знает. Я, однако, уверен, что мы вернемся к тому, чтобы описывать реальность — до последней самой мелкой детали. При этом я не считаю, что световые кванты реальны в том же непосредственном смысле, что и электроны. Аналогично я не верю, что частицы-волны реальны в том же смысле, что и частицы электричества. Волновой характер частиц и корпускулярный характер света следует понимать условно, а не как непосредственную физическую реальность…» Смутно он понимал, что противоречит сам себе. Ведь это он еще в начале века весело и настойчиво говорил, что свет — и частица, и волна, и не косвенно, а на самом деле, напрямую. Смешно, но Нильс Бор тогда еще в это не верил. И вдруг, после бурь, в 39-м году в письме к Шредингеру Эйнштейн неожиданно называет Бора, уже уверенно соединяющего волну и частицу в нечто единое, мистиком. Но Бор и остальные физики, посмеиваясь, мистиком как раз посчитали его, Эйнштейна. Лишь один Шредингер отмолчался и никого в мистики не зачислил.