Фантомный бес

Берия словно бы не удивился нахальству поэта, он лишь демонстративно глянул на часы, с оттенком великодушия махнул рукой и сказал:

— Валяйте! Пара лишних минут нас не смутит.

Фефер встал на цыпочки, приподнял подбородок:

Пусть Гитлер мне могилу роет —

Но я его переживу,

И сказка сбудется со мною

Под красным флагом наяву!

Я буду пахарем победы

И кузнецом судьбы своей,

И на могиле людоеда

Еще станцую! Я еврей!

— Эх! — крякнул Берия. — Хорошо приложил. Станцуем на могиле людоеда. Правильно мыслишь. Молодец!

— Он правильно мыслит, — поддержал Михоэлс.

— Присаживайтесь, товарищи, разговор будет серьезный. Как раз об этом. Вы, Соломон Михайлович, председатель Еврейского антифашистского комитета. Не так ли? В каком-то смысле наша надежда и опора. Сами понимаете, насколько важен сегодня этот комитет. Позарез нужна нам поддержка еврейских организаций Америки. И вообще, и финансовая. Сие важно. Объяснять не нужно? Вот туда вы и поедете. Вместе с товарищем Фефером.

— Я готов, — сказал Фефер.

В целом он был неплохим поэтом. Знатоки читали его стихи, с волнением слушали его пламенный голос, ежели удавалось где-нибудь собраться. При этом он был негласным агентом НКВД, о чем ни его читатели, ни Михоэлс, разумеется, не знали. Хотя, быть может, и догадывались. Но особого значения не придавали.

— Я понимаю, — сказал Михоэлс.

— Опекать вас там будут очень надежные товарищи, Хейфец и Зарубин. Все важное вам покажут и разного рода встречи организуют. Задача ваша и проста, и сложна. Среди американских евреев, об этом вы знаете не хуже меня, немало богатых людей. Очень богатых. Они готовы давать деньги. А это новые танки, самолеты, это «студебеккеры». Но они это сделают куда охотней, когда узнают, что в СССР евреи живут привольно и счастливо.

— Полагаете, им надо об этом рассказать? — спросил Михоэлс. — Так сказать, открыть глаза?

— Безусловно, полагаю. Товарищ Сталин поручил мне сообщить вам, что идея еврейской республики на полуострове Крым поставлена в повестку дня. Политбюро относится к этому вопросу одобрительно. Нам думается, что в еврейских общинах Америки воспримут эту новость с интересом.

— Несомненно, это так, — взволнованно сказал Михоэлс.

— Еще бы, — мотнул головою Фефер. — После двух тысяч лет скитания… И вдруг свой дом.

— Расскажете им о расцвете еврейской культуры в нашей стране, о еврейских театрах и поэзии, об ученых и изобретателях, о героическом труде еврейских граждан в тылу и на фронте. Необходимыми материалами мы вас снабдим.

— Это хорошо, — сказал Фефер. — Мы и сами кое-что об этом знаем, но всего знать мы не можем.

— В любом случае мы должны подготовиться. Дабы не выглядеть там малознающими и глупыми пропагандистами, — раздумчиво произнес Михоэлс. — На одних призывах далеко не уедешь.

— Ладно вам. — Пенсне Берии сверкнуло. — Кого-кого, а вас мы знаем. За словом в карман не полезете.

— Ну, — Михоэлс улыбнулся лукаво, сморщив огромный лысый лоб. — Иной раз сказать слово-другое мы можем. Это так.

— Вот именно, — Берия улыбнулся навстречу. — Важно, чтобы слово ваше, пусть и косвенно, дошло до ушей таких людей, как Эйнштейн, Оппенгеймер… этот… — Он взглянул в блокнот на столе. — Энрико Ферми.

— Ферми? — переспросил Фефер.

— У него жена еврейка, — сказал Берия. — А вы не знали? Считайте, наш человек.

— Понятно, — усмехнулся Фефер.

— И еще один важный ученый. — Берия вновь скосил глаза на блокнот. — Лео Силард. По слухам, там на него многое завязано.

— Не слыхал, — сказал Фефер.

— Никто не слыхал, — сказал Берия. — Зато мы знаем, что здесь, в Союзе, работают в науке (или, точнее, работали) его брат и сестра. Брат, кажется, у Туполева. Но мы проверим.

— Интересно, — заметил Михоэлс. — Как все запутано.

— Надо сделать так, — веско сказал Берия, — чтобы этот Силард получил от них нечто вроде привета. Разумеется, не прямо, а через друзей.

— Понятно, — сказал Фефер.

Михоэлс, склонив голову, молча рассматривал собственные ладони.

«Пусть гибнут слабые»

Гитлера потрясло поражение под Сталинградом. Он долго не мог поверить в реальность случившегося. Потерять в бесславном кольце такую великую армию? Чудовищный удар. На несколько дней он потерял сон. Это жуткое кольцо ему снилось — в виде длинной, замкнутой вереницы усталых, молчаливых солдат, чьи лица были темны или даже черны. Да, они были бессловесны. Тишина. Дым, копоть и воронье повисли над заснеженным полем. Как это могло случиться? Немцы, нордические воины севера, не могут проигрывать сражения. Не могут и не должны. Но кто оказался способным нанести подобный удар? Кто? И вот тут, противоречивым образом, это драматическое событие вызвало у немецкого вождя неожиданный прилив, почти припадок чувств по отношению к бывшему его «другу», а ныне смертельному врагу.

В тяжелые дни, после гибели армии Паулюса, Гитлер возбужденно ходил по своему кабинету.

— Это он! — сказал Гитлер.

Присутствующие вопросительно посмотрели на своего вождя.