Фантомный бес

— Этот человек вызывает у меня восхищение, — продолжил фюрер. — Да, да, да. И не спорьте со мной. Еще раз да. Это он — сидящий в Кремле. Мне говорят, что он никогда и никуда не выезжает. Что не бывает на фронте. Чепуха! Разве в этом дело? На примере Сталина я отчетливо вижу, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных на начальной стадии войны, вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то нынешней своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Да, — закричал Гитлер, словно бы кто-то осмелился ему возражать. — Несгибаемая воля и героизм! Имейте в виду и учитесь. Сталин — это именно тот крупный противник, который стоит передо мной как в мировоззренческом, так и в военном отношении. Если когда-нибудь этот герой и воин попадет мне в руки, я окажу ему все свое уважение и предоставлю самый прекрасный замок во всей Германии. Но на свободу такого противника я уже никогда не выпущу. Воссоздание нынешней Красной армии — грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, — личность историческая, совершенно огромного масштаба.

Генералы и офицеры ставки почтительно выслушали фюрера, но ни слова не сказали. Каждый молчал по-своему. И думал о своем. Но едва ли они в тот момент готовы были размышлять на тему о том, что их вождь придерживается элитарного, ницшеанского взгляда на человека. Чему на самом деле не стоило удивляться, ибо Адольф Гитлер еще в юности читал и перечитывал Ницше, этого не столь уж доступного философа-поэта, вчитывался со вниманием и восторгом. И, обладая недюжинной памятью, многое знал дословно.

«Это книга для совсем немногих. Возможно, ни одного из них еще вовсе нет на свете, — писал Фридрих Ницше в “Проклятии христианству”. — Нужно свыкнуться с жизнью на вершинах гор, — чтобы глубоко под тобой разносилась жалкая болтовня о политике… необходимо мужество, чтобы вступать в область запретного… Новая совесть, чтобы расслышать истины, прежде немотствовавшие. И готовность вести свое дело в монументальном стиле — держать в узде энергию

вдохновения… Почитать себя самого, любить себя самого; быть безусловно свободным в отношении себя самого…

Что дурно? — Все, что идет от слабости.

Что счастье? — Чувство возрастающей силы, власти…

Не мир — война. Не

добродетель, а доблесть.

Пусть гибнут слабые!..»

Битва масс, сражение миллионов — это да, думал Гитлер. Историческая реальность — печальная, нет ли, она — необходимость. Но над этим стоит нечто более высокое и важное — сражение героев. Настоящих героев. Сверхлюдей. Их немного. Там, на небесах, среди ледяных гор, в клубах тумана и дыма, размахивая святыми мечами, они бьются насмерть. Что смерть? Их битва выше смерти и больше жизни. Энергия вдохновения не знает границ.

И Гитлер был готов уважать это вдохновение даже в своих врагах. По сравнению с настоящим героем миллионы людишек — ничто. И гибель их — ничто. На фоне Сталина он мало ценил и Черчилля, и Рузвельта. Да и за что их ценить? Классический тип буржуазного интеллигента. Пусть и с аристократическим налетом. Вырожденцы. Чистоплюи. Слабаки. Разве способны они, не поморщившись, проливать кровь миллионов? А сейчас без этого нельзя.

Роммель в ставке «Оборотень»

Приближались решающие времена гигантской схватки на Курской дуге.

Гитлер Эрвина Роммеля в свою ставку под Винницей не вызывал. Генерал-фельдмаршал, можно сказать, нагрянул сам. Сославшись на болезнь, временно командовать Африканским корпусом он оставил генерал-полковника фон Арнима.

Фюрер первые минуты был хмур, но потом оттаял.

— Мой дорогой Роммель, — сказал он, и мгновенная улыбка исказила его лицо. — Я вас не ждал. Но в любом случае рад видеть. Вы славно сражаетесь там, в этих песках. Я чрезвычайно вами доволен. Враги со страхом и уважением произносят ваше имя. Понимаю, вам трудно. У противника там преимущество. Но скоро все изменится. Мы добьем этих русских, и я пришлю вам любую подмогу. Какую пожелаете.

— Мой фюрер, — осторожно начал Роммель. — Я проявил смелость прибыть к вам, чтобы поговорить на эту же тему. Но только с противоположным разворотом. Африканский корпус в опасности. Он на грани уничтожения. После двух лет боев я это вижу как никто. Но сегодня судьба Германии решается не в Африке, а здесь, в этих русских землях под Орлом и Курском.

— Что вы хотите этим сказать? — Было видно, что Гитлер не слишком доволен таким поворотом.

— Предстоит тяжелая битва. И результат ее пока неоднозначен.

— Чепуха! — быстро сказал Гитлер. — Мы сильнее. Это будет грандиозное сражение. Не спорю. Но мы выиграем. С блеском. Вы не верите в доблесть вермахта?

— Верю, — сказал Роммель. — Но дело не только в вере. Желательно подкреплять ее сталью и свинцом.