Фашисты

Некоторые исследователи считают, что классовый аспект в произошедшем был гораздо сильнее выражен и что переворот был абсолютно необходим для защиты классовых интересов. «Верхи осуществили революцию затем, чтобы ее не осуществили низы», — пишет Бен-Ами (Ben-Ami, 1983: 45–47, 77–87, 401). Гомес-Наварро (Gomez-Navarro, 1991: 487490) считает, что причиной расшатывания старого режима стала задержка в экономическом развитии, и «понадобился» более современный авторитарный режим на базе двух наиболее эффективных институтов: армии и госаппарата. Однако недостаток функциональноклассового объяснения причин путча Примо в том, что он произошел не при непосредственной угрозе революции, а в момент, когда буржуазные либералы успели предусмотрительно провозгласить реформы. Хотя правые и клялись, что только благодаря им страна до сих пор не сползла в хаос, беспорядки и забастовки в этот период действительно пошли на спад. Это не первый случай в межвоенной Европе, когда правые, движимые своего рода истерией, паникой, слишком рано начинали хвататься за оружие (Boyd, 1979: 116–140), испытывая «навязчивый страх революции» (Gonzalez Hernandez, 1990: 129). С этим согласен даже Бен-Ами (Ben-Ami, 1983: 8-14), который характеризует ситуацию, цитируя фельетон того времени:

«…муза страха, верная спутница консервативного класса, в своих мадригалах и балладах неустанно воспевает общественный порядок. Общественный порядок превыше всего! Принесем все в жертву общественному порядку».

И вновь мы возвращаемся к загадке, уже озвученной на страницах нашей книги. Отчего консерваторы были так напуганы, отчего прежде времени хватались за пистолет? Может быть, они вели себя неразумно или перестраховывались? Действительно, почему они противостояли даже не революции, а обычной реформистской демократии северо-западного европейского образца? Поскольку похожие страхи у консерваторов проявлялись и в республиканский период, который задокументирован значительно лучше, — не будем торопиться с ответом.

Поначалу Примо устраивал своих сторонников. Он распустил парламент и заменил гражданских губернаторов генерал-капитанами. Он вел репрессии против регионалистов и НКТ, а также отказался от аграрной реформы. Но была у Примо одна неожиданная сторона: он был сторонником модернизации армии и потому тянулся к фашизму. В беседе с Муссолини он заявлял: «Вы — не только итальянская, но и мировая фигура. Вы — провозвестник великой миссии против распада и анархии, которую взяла на себя Европа». Действия Примо были продиктованы симпатиями к фашизму: он заменил парламент корпоративистской ассамблеей, в которой заседала единственная марионеточная партия, «Патриотический союз». Он принял ряд программ автаркического экономического развития. Поскольку синдикализм был радикальнее фашизма, он в равной мере возложил полномочия трудового арбитража на социалистические профсоюзы ВСТ (деятельность НКТ при этом подавлялась). Социалисты приняли его предложение, и к 1929 г. этой схеме было подчинено более половины промышленной рабочей силы; теперь суды выносили решения чаще не против рабочих, а против нанимателей. Забастовки пошли на спад. Министром финансов у Примо был Кальво Сотело, автор популярных трудов по экономике, поклонник фашистских идей корпоративного государства; он даже предпринял попытку брать налоги с обеспеченных слоев населения в целях финансирования социальных программ (Ben-Ami, 1983; Rial, 1986). Он стремился расширить инфраструктуру государства и минимально перераспределить ресурсы между классами, которые могли бы служить новому режиму и стать его частью. Все это напоминало не столько фашизм, сколько оригинальную смесь полуреакционного и корпоративистского авторитаризма.