Фата моргана

С утра мы с Рудольфом вышли в маршрут. В последние дни сезона он никуда не торопился, и работа стала неспешной, а привалы длительными. Выкурив после обеда папиросу, мой напарник неожиданно ошарашил меня вопросом, о том нравится ли мне здесь. Изучив характер Рудольфа, нетрудно было догадаться, что таким образом он просто обозначал начало нового монолога.

— Здесь очень красиво, — уклончиво отвечал я, — никогда бы не подумал о том, что в мире бывают такие краски. Жаль, что я не художник!

— Такой художник уже есть, другого не надо, — заявил Рудольф, — это Рокуэлл Кент. Ты видел его картины? Он гениальный художник. В его картинах есть все, что я так люблю: простор и свобода!

Я неожиданно разозлился. Этот человек украл мою свободу, и смеет при мне хвастаться своей!

— Да, я видел эти картины, — резко заявил я, — и я тоже люблю свободу!

— Не думаю, — покусывая травинку, сообщил мне Рудольф, — свободу и простор по-настоящему может оценить лишь тот человек, у которого ее когда-то отняли. А ты; нет, ты не можешь! Ты, Виктор, относишься к тем людям, которые любят именно несвободу. Таких людей большинство: они не свободны от давления общества, родственников, собственности, и вдобавок сидят в клетке религиозной морали. И им это нравится! Разве не так?

— Воля человека всегда является свободной, — возразил я, — люди сами решают, как им поступить в том, или ином случае!

— Это неправда! Главное чувство, которое управляет большинством людей, — это обыкновенный страх. Такие, как ты, боятся всего: в школе учителей, во взрослом возрасте законов, или нарушения библейских заповедей, а в старости, — неизбежной смерти! Лишь немногие люди свободны, они ничего не боятся, и именно поэтому могут позволить себе все. Рокуэлл Кент был именно таким человеком!

— Подобное мышление создает преступников. Не думаю, что ваш любимый художник был таким, каким вы его себе представляете. Я читал его биографию, — сказал я. — Гитлер тоже был художником, но он никогда не смог бы достичь той славы, которая есть у Рокуэлла Кента, хотя бы потому, что преступникам это не дано!

— Людям, преступившим закон, дано многое! История помнит имена многих из них. Цезарь, Наполеон, Ленин, Сталин, — все они были преступниками!

— История расставит все по местам. Человеческое общество не может состоять из преступников!

— Забавный ты, однако, парень, — сказал Рудольф, но такой же трус, как и все!

— Я не трус! — сердито сказал я.

— Сейчас я докажу тебе это, — заявил Рыжий, — ведь ты мечтаешь о свободе, не так ли? — он недобро усмехнулся, — бежать собрался, не зря же у Дуни тушенка со сгущенкой пропали... Ну, иди, я тебя отпускаю!

— Хорошая шутка! — сказал я, — я пойду, а вы выстрелите мне в затылок...

— Не выстрелю, обещаю! Идешь?

— Нет, куда я денусь без снаряже... — я отскочил в сторону, не успев договорить эту фразу до конца.

Из кустов стланика на нашу поляну выкатился медвежонок. От неожиданности мы вскочили на ноги, и медвежонок испуганно заревел. Из кустов поднялась огромная черная голова. Заметив нас, огромная медведица не раздумывая, кинулась в атаку. Рудольф вытащил пистолет. Передернув затвор, он успел выстрелить три раза, но не успел отскочить в сторону, и медведица подгребла его под себя, навалившись на моего подельника всем весом. Раздались еще три глухих выстрела.

Мой напарник оказался прав, я действительно оказался трусом. В момент нападения медведицы на меня напало что-то вроде ступора. Оцепенев от страха, я стоял на месте, до тех пор, пока у животного не закончилась агония. В воздухе стоял отвратительный запах. Отогнав ревущего медвежонка, я с огромным трудом сумел перевернуть тяжелую тушу медведицы. Удивительно, но Рудольф был жив. Когти и зубы зверя нанесли ему чудовищные повреждения, у моего напарника была сломана правая рука, а из порванных штанов торчали клочки мяса. Лицо его напоминало кровавую маску, но жизненно важные органы, вероятно, не были повреждены.

Я сбегал к ручью за водой, и как смог, оказал своему напарнику первую помощь, забинтовав самые глубокие раны, а затем привязал поломанную руку к его туловищу. Очнувшись, он застонал от боли и посмотрел на меня. Через его изуродованное лицо проходила чудовищная борозда, в которой виднелись кости черепа, но глаза его чудом уцелели.

— Внутренности целы? — прохрипел раненный.

— Целы, ты редкостный везунчик. Одними царапинами отделался, — дрожащим голосом заявил я, — еще рука правая, наверное, сломана, но жить будешь. Ты можешь встать?

— Я попробую... — сделав попытку приподняться, Рудольф вскрикнул, и сразу потерял сознание.

Возле туши медведицы я нашел его оружие. Это был тяжелый пистолет Токарева. Обойма его была пуста, вероятно, геологу уже приходись стрелять в этом сезоне. В кобуре имелась запасная обойма. Перезарядив пистолет, я выбросил кобуру и положил его в боковой карман брюк. С трудом разодрав рюкзак, я сделал из него и веток кедрача некоторое подобие волокуши.