Fatal amour. Искупление и покаяние

"Andre, мне страшно представить, на что ты решился ради меня. Я не заслуживаю ни тебя, ни твоей любви. Когда Серж сообщил мне о вашем решении, я хотела даже отказаться, но не смогла. Видимо, моё себялюбие и впрямь не знает границ, ибо даже слабая надежда на то, что мы будем вместе, всё же лучше, чем та жизнь, что ожидает меня с человеком, которого я ненавижу всей душой. Только вера в твою любовь даёт мне силы жить дальше. Жить и надеяться, что наступит тот день, когда мне более не придётся ни от кого таить свои чувства, ибо я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю. Я могла бы бесконечно говорить тебе о том. Как жаль, что раньше не нашла в себе сил первой признаться в своих чувствах. Как подумаю, каких бед мы могли бы избежать… Увы, прошлые ошибки стали препятствием между нами, и мне так горько от того, что жертва, которую ты намерен принести слишком велика, а я её вовсе недостойна. М."

Глава 45

После злополучного вечера у Анненковых супруги Куташевы избегали общества друг друга, что вовсе не составляло труда в таком огромном доме, как столичный особняк князя. Для Николая осознание того факта, что в припадке гнева он не смог сдержать свой бешеный нрав, стало неприятным открытием. Ему и раньше случалось впадать в состояние безудержной ярости, но никогда прежде он не терял самообладания настолько, дабы себя не помнить. Видимо, не настолько безразличны ему были сердечные тайны супруги, как он некогда о том думал.　

После того, как Николаю довелось воочию убедиться в том, какие отношения связывают графа Ефимовского и княгиню Куташеву, он, наплевав на приличия, оставил супругу в доме друзей, а сам поспешил уехать, ибо даже один её вид вызывал в нём желание придушить изменницу не сходя с места. Попрощавшись с Ириной и Борисом, Софья нагнала брата в вестибюле и попеняла ему, что негоже уезжать без супруги. Но, наткнувшись на горящий лютой злобой взгляд, смешалась, сочтя за лучшее не вмешиваться, хотя и мучилась от того, что Марья осталась там, где был Андрей, а сама она вынуждена уехать, подчинившись воле старшего брата. По дороге к дому княжна молча наблюдала за ним, и ей даже показалось, что он успокоился. Во всяком случае, по прибытию Николай подал ей руку, сопроводил до её комнат и, пожелав доброй ночи, коснулся поцелуем гладкой щеки, как делал то обыкновенно.

Много позже, когда Марья вернулась домой, Софья услышала шум из её покоев: что-то с грохотом падало, скрежетало, будто кто-то, не заботясь о сохранности паркета, двигал мебель по комнате, звон разбитого стекла. Но ни криков, ни брани слышно не было. Когда всё стихло, она осмелилась приоткрыть двери и выглянуть в коридор, и тотчас ей на глаза попалась княгиня — бледная и растрёпанная, она удалялась прочь в сторону лестницы вместе со своей горничной. Потом посреди ночи приехал Хоффманн, что и вовсе напугало княжну. Тенью проскользнув в южное крыло дома, где находилась молельня, она заперлась там до утра и, дрожа, словно осиновый лист на ветру, горячо молилась за брата и его непутёвую жену, потому, как безошибочным чутьём угадала, что ссора между супругами на сей раз вышла за пределы разумного и, видимо, не обошлось без рукоприкладства. Иначе к чему было тревожить почтенного доктора в столь неурочное время?　

На другой день приехал Ракитин, будто знал о том, что случилось накануне. Николай сам вышел к шурину, несмотря на то, что Генрих Карлович велел ему оставаться в постели, по меньшей мере, дня два. Сергей Филиппович желал видеть сестру, но Марья не спустилась к нему, прислав записку, что ей нездоровиться, и она сама навестит брата, как только почувствует себя лучше.