Федина Пасха (сборник)

Выходной день – ноябрьской зимой. Рано утром бреду на остановку трамвая. Еще вчера, чуть ли не сутки, путались по ветру тяжелые хлопья снега, а к вечеру была такая слякоть, хоть не выходи из дома. К утру, от злого пронизывающего ветра, все это крепко замерзло. Он и утром все еще не давал покоя редким прохожим. Неуютный вагон трамвая мало спасал от холода внутри. В окне согнанные за ночь мрачные тучи плотно облепили все небо. Кое-где они обрывались и в промежутках едва виднелись синие кусочки. Везде было холодно. Все было серо. Мрачно. Тяжким бременем наваливалась на душу и выползала такая же серая мысль: полумертвая жизнь, мертвые слова, люди, дома, реклама. Тучи тянулись бесконечной темно-серой лавиной, и не будет им конца… И вдруг!.. В маленький проем стрельнули и рассыпались яркие веселые лучи! Драгоценным солнечным алмазом брызнули в глаза, ласково заливая окна вагона, площадку, сиденья. Тут почему-то подумалось: Господь со мною! Их торопливо заслонили многоэтажные чудовища домов. Стало опять мрачно. Но они вновь вынырнули радостным веселым блеском. Казалось, происходила борьба на секунды: темные мертвые громады недовольно торопливо заслоняли солнце, но оно быстро увиливало от них – и снова мне веселый свет в глаза: Господь с тобою! Шеренги домов, магазинов-ларьков, столбов мешали и заслоняли свет, но за секунды радостной благодатью рассыпались лучики в душе, согревая ее, убеждая: Господь с тобою! Долго длилась эта незаметная борьба неуклюжей тьмы и зайчиков-лучиков. Всю дорогу то и дело весело мелькало: Господь с тобою! И подумалось враз: «Победил свет, он отогрел мою душу – что мне все это? Жить надо, терпеть. И не унывать. Ведь со мною Господь.»

Неожиданность

Трапезная в этом монастыре большая, светлая, всюду иконы в аккуратно расшитых полотенчиках, на столах стаканчики с ветками сосны. А работы много, только успевай всех накормить, убрать. Мое послушание – мыть полы. И я уже давно размахивала тряпкой на швабре, а две женщины не уходили, убирая последнюю посуду со столов. Они жаловались, как болят ноги, на бури какие-то. Но так Богу угодно, согласились они, снимая, наконец, передники, собираясь уходить. Мне было жаль их. А может еще и день такой. За окошком, в серой морозной грусти, застыли древа рябин – на каждой кисти клочки снега. Все за окошком тоже как будто устало и находилось в спячке.

Я еще не закончила мыть большую трапезную, отодвигая бесконечные стулья, лавки, как на смену пришли две молоденькие девушки-регенты – послушницы. Расставляя ловко по всем столам тарелки, они засомневались, какую тональность брать: ми-минор или выше. Одна из них кашлянула в ладошку и «взлетела» сильным, хорошо поставленным, голосом:

– Честне-е-ейшая Херуви-и-и-м и Славнейшая без сравнения Сера-а-фии-им. Звуки красиво и весело пронзили будничную тишину и покатились девичьим колокольчиком по столам, скамьям. Подруга ее, не дослушав, тонко влилась в мотив и все большое пространство трапезной наполнилось нежными неожиданными благоуханными словами:

– Сущую Богородицу Тя велича-а-а-а-ем.

Вновь и вновь плыла чудная молитва уже двух девушек. От светлых чистых звуков, казалось, все ожило. В решетчатые монастырские окна вдруг удивленно заглянуло солнце, ласково заливая веселым светом поющих девушек, замирало на иконках, заигрывало на столах, в граненых стаканчиках, меж сосновых веток, гладило стены. А девушки, раскладывая ложки аккуратно под каждой тарелкой, легко переключались на различные диссонансы голоса:

– Без истления Бога Слова рождшу-у-ю, Сущую Бо-го-ро-дицу Тя Вели-и-ча-а-а-а-ем.

Казалось, все заиграло в свете, ожило и было необъяснимо. Светлая грусть быстро разбередила мою душу, освежила ее, заволновала. Затрепетала в блаженном порыве. Жадно ловила чудное проникновение переливающихся слов, но девушки-регенты, расставив по столам все, что надо, так же быстро ушли помогать другим, на кухню. А я так и стояла, растерянная, со шваброй в руках и долго еще старалась поймать и задержать в наступившей тишине звуки той чудной молитвы.

«Помню чудное мгновенье…»

Девочка… Я еще подходила к церкви, а она как-то легко и привычно кланялась вратам. Длинная черная юбка, фуфаечка, ботинки на ногах. Монашка? Когда подошла, она повернулась ко мне, нараспев произнесла:

– Закры-ы-то еще, ма-а-тушка! Поздравляю Вас с праздником Вхождения в храм Богоро-о-дицы!

И как будто пришибло внутрь: взгляд сильный, светлый, искренний. Розовое от мороза лицо. Приветливая улыбка. Все свежее, чистое и как будто летящее…

Но прежде, чем я успела сообразить и ответить, она еще раз сделала легкий поклон, ловко надела тонкие варежки и, свернув за угол церкви, растаяла, оставив в моей нерасторопной душе благодатное чувство.

«Во время разошедшейся и мучавший меня болезни…»