Федина Пасха (сборник)

Но, Федя, казалось, еще больше разгорелся:

– Бабушка, а вдруг и я когда-нибудь совершу такой грех? А может тебе неудобно его рассказывать? – бабушка как будто немного очнулась. Подумала. Глубоко вздохнула.

– Ну, хорошо, слушай. Она снова взяла спицы и зачем-то опять долго разглядывала их.

Училась я тогда в интернате, в пятом классе. В семье у нас было четверо детей, а мама одна. Особых подруг у меня не было, вероятно одевалась я бедновато, была тихая. Училась тоже не очень хорошо. Особенно по математике. Все бы было и ничего, но надо так случиться, что мне понравился один мальчик. Он сидел за мной по парте. Парты – это небольшие наклонные деревянные столы на двоих учеников, в середине, в отверстие, воткнуты были чернильницы. Мы писали не как сейчас, а перышками. Когда встаешь из-за парты, чтобы ответить учителю, приоткрываешь нижнюю как бы дверцу, чтоб удобнее было вставать. Мальчик этот был красивый очень, хорошо учился, но самое главное – не обижал девчонок и ни с кем не дрался. Был очень дружелюбный, веселый. Звали его Володя. Помню, наши мальчишки любили чем-нибудь обидеть слабых, придумать прозвище. Меня особенно. Да не буду об этом. Девочки не защищали, учителя как будто тоже не обращали внимание на всякие мелочи. Даже за партой никто не хотел со мной сидеть и сидела я всегда одна, как отверженная. А это было очень мучительно. – Федя слушал. Смотрел, как опять быстро замелькали у бабушки спицы. – Только Володя не обижал меня и мы с ним даже о чем-то переговаривались. Это очень согревало меня. Казалось, светил внутри единственный слабый фонарик. Как бы хотелось с ним вести нормальную дружбу. Но я сама думала, что я – гадкий утенок, и даже не помышляла свободно с ним разговаривать. Хотя осмеливалась еще надеяться, что я ему, может, немного нравлюсь. Эта крохотная надежда давала какой-то единственный стержень. И стоило ему иногда со мной пошутить – сказать какое-нибудь единственное словечко с улыбкой, как теплая волна охватывала весь мой организм. Казалось, внутри что-то менялось от радости, укрепляя мой жизненный стержень. Теплая волна долго еще держалась внутри, согревала и уже хотелось думать, что он ко мне не равнодушен. Может потихоньку скрывает. От каждых редких, нечаянных, его фраз, казалось, внутри все вновь и вновь обжигало от радости и надежды. Жизнь становилась светлей, радостней и даже как-то реальней.

– Ты понимаешь что-нибудь? – спросила она, взглянув на Федю.

– Да, бабушка, ты хотела дружить с хорошим мальчиком, который не дрался. Ну, рассказывай скорее, дальше-то как?

– Ну слушай, детка. Спустя какое-то время произошло воровство. Тогда считалось серьезным происшествием. У одной из девочек, из нашей палаты, украли деньги. Стали всех перебирать и остановились на мне. Я стала оправдываться, хотя почему-то чувствовала стыд, что подумали на меня.

Для этого случая всех нас собрали на линейку и завуч школы, при всех, объявила мою фамилию. Я стояла как скованная. Все внутри как-то застыло в черном пламени, как будто все светлое внутри сгорало. Даже мой маленький стержень. Боялась поднять глаза, но они искали Володю, и через головы увидела его в первых рядах. Лицо его было немного удивленным. Бабушка отложила снова вязание, задумалась.

– До сих пор помню то сокрушаюшее чувство горя и стыда. И еще страшней был страх, что меня выведут на середину зала. После всего этого опустошенная, подкошенная несправедливостью, в нашей палате снова и снова опухшая от слез, отрицала свою вину. Долго девочки пытались меня заставить признаться. Они убеждали меня:

– Признайся честно. Мы тебе простим. Ведь и так уж все знают, сколько же можно отпираться?

Совершенно обессиленная от всего, я подумала, какая разница, может и правда простят? Призналась.

– Да, я украла деньги, простите.

Все сразу притихли. Успокоились, уговорив меня. Но изменения никакого не произошло. Суровые молчаливые взгляды.

Заранее скажу, что выяснилось, деньги украл Мишка Завьялов. Наши спальни соединялись незакрывающимися дверями. У него нашли деньги. Он признался. Но заново все производить никто не стал. Устали, наверное. Бабушка задумчиво посмотрела куда-то вдаль.

– После этого жизнь уже потеряла для меня всякий смысл. Я, наверное, была уже никто. Не хотелось жить.

Бабушка достала из-под рукава тряпочку, вытерла появившиеся слезинки.

– Стала пить чернила, чтобы отравиться, выпила полбутылки – противно, кисло. И чтоб долго не думать, взяла в нашей домовой мастерской среднюю иглу.