Фехтовальщица (СИ)

Врач вдруг притянул девушку к себе, приобнял и осторожно коснулся губами ее виска. Она не сопротивлялась. По телу пробежала легкая, непредусмотренная ни в каких дружеских отношениях, дрожь… Лабрю всегда был симпатичен фехтовальщице — ей был приятен его внимательный и понимающий взгляд, сочувствие и беспокойство за нее, не яркое, но располагающее к себе лицо и руки с чуткими пальцами, прикосновения которых всегда спасали от боли. «От боли, — подумала девушка, — он нужен мне только от боли».

— Пойдемте… проводите меня до аптеки, — слегка надломленным голосом сказала Женька, — а то я заблужусь в этих диких переулках.

— А разве этого еще не произошло?

— Лабрю, вы… Де Санд убьет вас, если узнает, что…

— Пусть убьет.

— Вы снова смеетесь?

— Конечно.

Лабрю проводил девушку до аптеки. Она же, немного одуревшая от запаха трав и обескураженная странными ощущениями, которые остались после его визита, вернулась в прачечную и прошла на кухню. Там она попросила у Амлотты кружку теплой воды и стала смешивать купленные порошки в пропорциях, которые записала со слов Лабрю.

— Ты что, читать, что ли учена? — спросила, удивленно наблюдая ее действия, кухарка.

— Учена.

— Во! Люс хочешь поднять?

— Хочу.

— Напрасная забота, Люс грудью слаба, помрет не сегодня, так завтра, а ты только жалованье на снадобья изведешь. Тебе бы самой вещички прикупить потеплей. На Рождество, чую, еще сильней похолодает, глядишь, и снег пойдет.

— Люс нужно в дом перевести. Тут теплее, и отдых ей нужен.

— Эк, удумала! Кто ж ее переведет? Мишо не пойдет на это.

— Я с ним поговорю.

— Поговори, раз ум потеряла.

Мишо, когда Женька пришла к нему, парил ноги в медном тазу. Услышав ее просьбу, он сначала наотрез отказался делать что-либо для больной прачки, тогда фехтовальщица решила зайти с другой стороны и сыграть на его набожности, — она напомнила, что он все-таки хозяин и должен беречь, вверенных ему Богом, работников.

— А иначе, зачем ходить каждое воскресенье в церковь, сударь? Что вы скажете Создателю в тот день, когда вам придется встретиться с ним наедине?

Мишо хмуро посопел мясистым носом, однако все-таки смягчился и позвал Клемана. Тот с неохотой, но подчинился. Он был явно недоволен тем, что его принудили проявить заботу о тех, о ком проявлять заботу здесь не приходило в голову. Еще больше раздражало будущего наследника то, что в дела прачечной вмешивается какая-то работница.

— Вы поступаете опрометчиво, отец, — из полуприкрытой двери услышала фехтовальщица.

— Помолчи, ты поймешь меня тогда, когда сам станешь больным и старым.

Люс получила неделю отдыха, более сытное питание и место в утюжильной, где жила Марсена. Амлотте было велено давать ей целебное питье в течение дня. Кухарка поворчала, но помочь не отказывалась, зато, переселяясь на место Люс, последними словами бранилась Марсена.

— Это ж надо, а! На ярмарке такую комедь и под Рождество не увидишь!

Наблюдая эти неожиданные перемены, Тибо и Пакетта от души хохотали. События, развернувшиеся вокруг Люс, у обеих ничего не затрагивали: у одной — ума, у другой — сердца.

Беранжера вместе с Бригиттой помогли больной подруге устроиться в утюжильной, а потом собрались вместе со всеми внизу погреться у жаровни. Марсена продолжала ругаться, а Бригитта смеялась.

— Вот-вот, попробуй наши квартиры, чернявая! Зад-то поморозишь теперь!

— Ничего, ее скоренько наш Жиль в сарайчике обогреет! — сказала Амели.

— Заткнитесь, дуры! — рявкала Марсена и зло дымила трубкой. — Я вон лучше штаны вздену, как эта ваша Жанна Пчела, чтоб ей пропасть!

Теперь смеялись все. Фехтовальщице тоже стало весело. Усталость, накопленная за несколько дней стирки, ушла в хлопоты уходящего дня, и девушке стало казаться, что теперь она вполне может повернуть свой сюжет в мирную сторону. Ход ее корабля начал выравниваться, штурвал слушался рулевого, и у нее появилось законное чувство власти над океаном, однако она еще не понимала, что это была власть только над кораблем.

К вечеру прачки ушли в «Дикую пчелку», а Женька, сославшись на желание поспать, поднялась к себе.

— Вот-вот, поспи. Завтра за себя и за Люс работать будешь, — усмехнулась Марсена

Фехтовальщица убрала с ларя тюфяк, разложила на нем бумагу, приготовила перо и начала писать: «Я с детства любила свободу, шпагу и справедливость. Мой отец научил меня поединку, а мать добру. Однажды я покинула дом и отправилась искать всему этому применение». Девушка старалась писать аккуратно, чтобы не запачкать пальцев. Чернила плохо отмывались, и это невозможно было скрыть в прачечной. Аккуратной ей нужно было быть и в содержании. О себе она не беспокоилась, но хорошо понимала, что некоторые имена и события в этом повествовании упоминаться пока не должны.

Муки творчества