Феникс. Возродиться из пепла

— Подождите! — я кидаюсь к Визарию, воспользовавшись заминкой, пока он наклоняется за брошенным мечом. — Люцифер не убивал маму.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Схватив архангела за руку, я случайно задеваю завиток на навершии… и коридор заливает яркий свет. Стены расступаются, раненые с пола исчезают, а вместо двери в лазарет появляется окно с витражными ставнями. Пробиваясь сквозь полупрозрачные створки, лучи отбрасывают цветные блики на стопку пергаментов на столе. На самом верху лежит изрядно помятый лист бумаги с детскими каракулями. Похожий, с моими первыми рисунками, когда-то висел на холодильнике в кухне, а потом незаметно исчез.

Только я задаюсь вопросом, почему в видении возникло это странное место, как перед глазами мелькают женские руки. Они тянутся к листку, бережно сворачивают и прячут в фолиант в книжном шкафу. На одной из фигурок, щедро размалеванной фломастерами, я успеваю заметить клетчатую рубашку, которую носил папа, и кривую подпись «Иви» в уголке.

Это же… мой рисунок! Тот самый. Получается, его забрала мама? Неужели она все-таки приходила? Но почему я не помню ее визит?   

Бесшумно прикрыв дверцу, мама отходит к противоположной стене. Под фреской с Благовещением на подушке из белого бархата покоится меч Израэля. Сжав массивную рукоять, мама вставляет острие в прорезь в полу и опускается на колени перед получившимся подобием креста.

— Прости, моя маленькая звездочка, — шепчет она, касаясь навершия. — Один раз я тебя не уберегла. Возможно, не уберегу и сегодня.

В тоскливом вздохе я отчетливо слышу горечь. Неужели ей… не все равно?

Молитву прерывает стук в дверь — на пороге появляется девушка-архангел:

— Легион ждет.

— Благодарю, Эсфирь, — голос мамы вновь спокоен и холоден.

Она накидывает плащ, поправляет расшитое золотом платье и гордо вскидывает подбородок. Передо мной снова архангел Юдифь, невозмутимая и неприступная.

Какая же из них была настоящей? Наверное, я никогда этого не узнаю.

Подхватив меч, мама уверенным шагом пересекает комнату и на секунду оборачивается, чтобы посмотреть на полку, где остался рисунок.

В груди холодеет и сосет под ложечкой. Я чувствую… не желание простить, нет. Жалость. И печаль. Может быть, когда-нибудь я пойму свою мать. Но не сейчас.

— Убивай.

На мгновение сердце проваливается в пустоту. Мир теряет звуки, оставляя лишь шум и пульсацию в висках. От дрожи в коленях я едва не оседаю на землю.

Сатана готов пожертвовать сыном.

Люцифер не моргает и не меняется в лице. С его губ по-прежнему не сходит ухмылка, а в глазах угадывается азартный блеск.

Неужели он не боится?

— И как только это сделаешь — развяжешь войну,  — показная ирония в голосе Сатаны исчезает, оставляя знакомую злость. — Не ад будет ее виновником, а небеса, первыми пролившими кровь.