Феноменология зла и метафизика свободы

Теологически понятый детерминизм с неизбежностью ведет к кальвинизму с его учением о вечном предопределении, со всеми вытекающими рационалистическими следствиями. Например, если все предопределено, то в жизни нет места добродетели и не существует никакой вины в пороке. Можно согласиться с С. А. Левицким, что такой теологический детерминизм по своим выводам «страшнее материалистического детерминизма»[179]. Отрицание же автономии от Творца ведет к пантеизму, когда сотворенное является частью Божества.

Единственным защитным аргументом против теологического детерминизма может быть одновременное указание на факт человеческой свободы и на догмат о творении мира. Более того, без всемогущества Божества с теологической точки зрения оказывается загадочной природа самой свободы. Утверждение же всемогущества Божьего хотя бы принципиально проясняет ее: только Всемогущий мог сотворить свободу.

Однако предпринятый еще Августином и Молиной анализ этой антиномии показывает, что идея свободы требует свободы и от Абсолютного. Бытие Божие не требует свободы как своего условия. Бог вполне самодостаточен, и Он мог бы не творить ни мира, ни свободных существ. Но раз сотворив их, Он свободно ограничил свое всемогущество и свое всеведение. Не потому, что он не может быть всемогущим и всеведущим, а потому, что Он восхотел сотворить свободу, выражающую автономию творения от Творца.

Свобода оказывается выражением свободного самоограничения Абсолюта. Человеческая свобода, с этой точки зрения, оказывается проявлением свободы божественной, которая, чтобы проявить себя полностью, реализует это в самоограничении.

Странность и странничество

Аскеза святости – аскетизм мечтаний, аскетизм бедности, но не нищеты духовной. Святость производит впечатление неукорененности, оторванности от мирского бытия. Его юродивая странность сродни странничеству в этом мире, не прикрепленности в нем ни к чему, не оседлости нигде. Не только неотмирность, но и отказ от мира, уход в пещеру, в лесную келью, столпничество в пустынях, в горах, затворничество в монастырской келье. Отшельничество, одиночество – при непрестанной внутренней работе души – средство концентрации духовной силы. Только достигнув определенного духовного совершенства, обретя исключительные дары Духа Святого, такие как пророчество, дар исцеления и другие, отшельник оставляет одиночество для деятельности в миру среди других людей.

На затворничестве, уходе от мира основан и чаньский принцип увэй – недеяния: совершенномудрый управляет ходом вещей в Поднебесной, не вмешиваясь в него. Такое единство образцов праведного поведения и праведной жизни понятно: только обратившись на себя, к работе собственной души, человек открывается бытию и другим людям, становится интересным и необходимым им. И наоборот – растворение личности во внешних связях и отношениях ничтожит ее, растворяя в das Man. Бытие коренится в сердце человеческом.

Но возможны ложные абсолютизации затворничества, одиночества и странничества. Так, Н. Н. Страхов, справедливо замечая, что «мало быть честным, мало быть добрым, нужно быть чистым, нужно быть святым… будьте совершенны, как Отец Ваш небесный», тут же призывает «побороть в себе грех, отринуть то беспокойство, тот стыд, то рабство и мучение, в котором мы живем, всю эту внутреннюю (а не одну внешнюю) бедственность нашей жизни», подчеркивая, что у человека два врага – внешний – неодолимая и неизбежная смерть, и внутренний – желания и страсти. «Бедственность человеческой жизни такова, что устранить ее ничто не может» – трудно возразить, но: «болезнь, страдания и смерть для такого человека только повод и побуждение подняться в область святости, отрешиться от себя и от мира. Ищущие святости часто с радостью встречают эти поводы»[180]

. Фактически Страховым предлагается путь атараксии – бесстрастия и невозмутимости, полного равнодушия к страданию и злу.

Такой путь не устраняет зла. Он не спасает и ближних от страдания, а «только меня избавляет от сострадания к ним – странный успех с нравственной точки зрения»[181]. Чем больше мы любим других, тем более страдаем, атараксия же означает отказ от любви. Только активное утверждение добра в сердце и в поступках – путь собственно святости. На болезнь ответить исцелением, на зло – добром, на смерть – жизнью.

Что же касается страдания, то оно лишь означает необходимость утверждения добра. «Вероятно, замыслу Провидения о нас противоречит, чтобы духовная жизнь стала уж совсем нетрагической. Трагизм выбора делает человеческую духовную жизнь, человеческий выбор серьезным», – замечает С. С. Аверинцев[182]. Бегство от мира, бегство от страдания – уход в равнодушье, в массовидность, в невменяемость. В конечном счете – уход в насилие и ненависть.