Феноменология зла и метафизика свободы

Жил в Англии сын российских эмигрантов. Будучи уже вполне зрелым человеком, он попал на концерт какого-то советского ансамбля песни и пляски. И после концерта отправился в советское посольство. Как его ни уговаривали родственники, он сменил гражданство и уехал в Советский Союз. Работал преподавателем. Но каждый год при первой же возможности выезжал в Англию. Говорю в прошедшем времени, так как он недавно умер. Незадолго до кончины его спрашивали, что его так тянет на Запад? «Свобода, – отвечал он, – здесь нет свободы, свободен я только там». Но тогда, спрашивали его, что же держит его здесь? «Воля! Волен я только здесь».

Действительно, есть ситуация свободы и ситуация воли. Свобода ведь совпадает с ответственностью. Там, где я свободен, я и только я отвечаю за свои свободные действия. Но и ответственен я только там и тогда, где и когда я свободен. В ситуации свободы я и к другим людям с необходимостью отношусь, как к свободным. Ведь как я могу стать свободнее? Только отнесясь к другим, как к таким же свободным людям, соотнеся свои интересы с их интересами, вступив с ними во взаимно свободные, то есть ответственные отношения. Сделать это я не могу помимо воли других, а только учтя их интересы, сочетая их со своими, переплетая их и сплетая тем самым ткань реальных отношений. Свободу мне приносит только обращенность ко мне других, их спрос на меня, на мой труд, на мои способности и т. д. Отвечая на этот спрос, ответив на него другим, я беру на себя новую ответственность и становлюсь свободнее.

И есть ситуация воли. Когда я напрочь не учитываю интересы других. У меня есть идея, и с этой идеей я совершаю порыв в бесконечность. Чисто российско-советская ситуация: есть идея храм построить; денег нет – не беда! купца ограблю, пару старушек угроблю, зато ведь храм построю! Идея-то хороша! Ведь на храм! В ситуации воли я – самозванец.

Свободное общество потому и богатеет, что оно есть общество взаимоответственных отношений, взаимного удовлетворения взаимного спроса, всюду плотно структурировано взаимно свободными (=ответственными) отношениями.

В ситуации же воли интересы других людей меня не интересуют. У меня есть идея, и ради нее я себя не жалею, но и других не пощажу. Социальное пространство в таком обществе не структурировано. В нем, как шары в пустом барабане, носятся самозванцы со своими идеями о счастье, натыкаются друг на друга, отскакивают… Треску, шуму, грохоту много, а толку никакого до тех пор, пока не появится какой-нибудь суперсамозванец, который жестко выстроит всех по ранжиру своей воли. Шум, грохот и их сила – результат социальной жизни в ситуации воли. Итог ситуации свободы – созидание и творчество.

Мы до сих пор живем в ситуации воли. Помещик плох – пожжем помещика, устроим «грабижку». Русская мечта о свободе – мечта о вольнице. А ее воплощение всегда чреваты смутой и разбоем. Причем казака-разбойника Стеньку Разина народная молва явно предпочитает Емельяну Пугачеву, претендовавшему на царское звание.

Счастью народному царь мешает – убить царя. Неважно, что первой бомбой убит мальчик с корзинкой, которого в упор не замечает и не хочет помнить героическая интеллигенция, «соль земли русской», пекшаяся о слезинке ребенка. Крестьянскому счастью кулаки мешают – убрать кулаков, а заодно и всех, живущих лучше «несчастных». В духе построения чевенгурского коммунизма: если коммунизм это когда нет буржуазии – расстреляем буржуазию. А если нет реальной буржуазии, определим в нее тех, кто почему-то неугоден или просто не нравится.

Удивительно, но счастье от всего этого не наступает. Это как с жидами – виновниками всех русских бед, по мнению некоторых радетелей народного счастья. Как недавно меланхолически отмечалось в одной статье, «в прошлом году уехало столько-то евреев, с начала года – еще столько-то, однако лучше не стало, скорее – наоборот».

Прав, наверное-таки, В. Шаламов – великая кровь лежит на русской и прочей гуманистической литературе и культуре с их ориентацией на счастье.

Очень любопытен в этом плане, «Русский ренессанс», Серебряный век российской культуры с его особо удушливой атмосферой, отмечавшейся самими его творцами. Во многом он обернулся всплеском, лихорадкой самозванства – от религиозного до политического. Удушливый оргиазм в художественной культуре, поверхностно понятый Ницше в философии, Азеф, Малиновский, Распутин, Ленин – колоритнейшая череда самозванцев. И закончилось все это ничтожением бытия, катастрофой.