Феноменология зла и метафизика свободы

Абстрактна и формальная философия нравственности – мировоззрение не только антигуманное, но, фактически, и не действенное в качестве основания поступков. Оно выражается в запретах и заповедях типа категорического императива, которые остаются теоретическими обобщениями, не наполненными действенной силой. В самих заповедях и запретах действенной силы поступка нет и быть не может. Вопреки чаяниям абстрактных гуманистов, люди не спешат руководствоваться «абсолютными» принципами. Даже такой абсолютный запрет, как «не убий», если посмотреть на него исторически, выглядит не более чем заклинанием или даже мольбой жертвы, перевернутым отражением правды жизни, если не издевательством над нею.

Антигуманность и практическая бездейственность абстрактно-рационалистической философии обусловлены тем, что она оторвана от живой ткани бытия, от его источника в сердце души. Ее исходной отправной точкой служит абстрактное понимание категории общего: принципа, закона, императива и т. д. Как в математической теории множеств, социальный человек понимается как элемент некоего множества, объединяемого лишь каким-то общим свойством – в данном случае – подчиняется какому-то принципу или закону. Такая трактовка неизбежна, хотя бы в силу чисто классификационной установки, приводит к утрате идеи движения, развития, действенности. В социально-культурной и политической практике это оборачивается ориентацией не на дело, а на контроль за ним, не на учет живых интересов живых людей, а на насилие над ними. Насилие от собственного бессилия. Дело философов объяснять мир и не дай Бог им браться за его переделку.

В конечном счете сам разум оказывается вещью сомнительной и весьма проблематичной. Так, несмотря на отстаиваемую им идею разумности доброй (свободной) воли, Кант подчеркивал, что разум не дает пути к счастью, наоборот – уводит человека от «истинной удовлетворенности» в мир все большего «количества тягот и забот». Поэтому, отмечает Кант, «у многих людей, и притом самых искушенных в применении разума, если только они достаточно искренни, чтобы в этом признаться, возникает некоторая степень ми-зологии, т. е. ненависть к разуму… Поэтому они в конечном счете не столько презирают, сколько завидуют той породе более простых людей, которая гораздо более руководствуется простым инстинктом и не дает разуму приобретать большое влияние на их поведение»[92]

. Кант относится к разуму, как Пьер Безухов, завидующий цельности и природной простоте натуры Платона Каратаева, не разъединенной рефлексиями просвещенного разума. По истине, разум и счастье – две вещи несовместные.

В этом Кант вновь противоречит себе же. С одной стороны, он обосновывал благоразумие как умение выбрать оптимальные и рациональные средства для достижения желаемого – в конечном счете счастья (с. 254 «Основ метафизики нравственности»). А на с. 230 он же писал: «Если бы в отношении существа, обладающего разумом и волей, истинной целью природы было бы сохранение его, его преуспеяние – одним словом, его счастье, то она распорядилась бы очень плохо, возложив на его разум выполнение этого своего намерения…». Эта цель, согласно Канту, гораздо легче и точнее достигалась бы инстинктом, а на долю разума выпало бы «размышлять о счастливой склонности своей природы, восхищаться ей и благодарить за нее благодетельную причину, но не для того, чтобы подчинять слабому и обманчивому руководству его свою способность желания и ввязываться в намерение природы… Одним словом, – продолжал Кант, – природа воспрепятствовала бы практическому применению разума и его дерзким попыткам своим слабым пониманием измышлять план счастья и средства его достижения; природа взяла бы на себя не только выбор целей, но и выбор самих средств и с мудрой предусмотрительностью доверила бы и то и другое одному только инстинкту».

Таким образом, хотя счастье и является следствием благоразумия, сам разум к счастью не ведет. Истинно рациональным (рассудительным, разумным и логичным) оказывается «поступок» безрассудный, инстинктивный, лишенный разумного начала – это ли не парадоксальный итог рационализма?

Между прочим, этот итог, с одной стороны, вполне соответствует приводившимся предположениям Вс. Вильчека о том, что разум коренится не в силе, а в генетической слабости человека, неспособного к инстинктивному поведению, лишенного его программы.

С другой – вполне соответствует также приводившейся гипотезе В. Ф. Поршнева о происхождении языка – как компенсации недостаточности в человеческом поведении 1-й сигнальной системы. А с третьей – вполне подтверждается развитием постиндустриального общества «потребления» и «благоденствия», которому на современном этапе характерны рост иррационалистических, мистических умонастроений, отказ от рациональных, разумных аргументов обоснования не только обыденной жизнедеятельности, но и даже научной деятельности – как это имеет место в «анархической» теории познания П. Фейерабенда или в нынешней критике сайентизма.