Читаем Философская лирика. Собака из лужи лакает небо полностью

За горизонтом друг, обид всех выше,

И лишь живёт надежда, что услышит

И скажет: Брось, проехали, старик.


Нам всем не привыкать права качать.

Все перебранки — бренной жизни вехи,

А за свои потери и огрехи

Ни перед кем не надо отвечать.


Копить обиды — вовсе не резон…

Мы судьбы как комедии ломаем,

И лишь тогда суть пьесы понимаем,

Когда твой друг ушёл за горизонт.


Облетели лепесточки на творения венце

Облетели лепесточки

На «творения венце»,

Круг друзей стянулся в точку,

Что поставлена в конце


Жизни прожитой. На лицах

Скорбь, сменившая испуг…

Суждено чему случиться

Происходит как-то вдруг.


Шли со временем мы в ногу,

Вдаль глядели, а теперь

Привыкаем понемногу

К неизбежности потерь.


Разделяем чьё-то горе

О потере дорогих…

Очень может быть, что вскоре

Потеряют нас самих.


Человек ушёл приличный

Иль бандит во цвете лет —

Для материи первичной

Никаких различий нет.


Для неё мы просто глина,

Окроплённая с небес,

Именем Отца и Сына

Нагулявшая свой вес.


В злобе бранью обиходной

Осквернившие уста,

Жили как — так и уходим

Без прощенья и креста.


Сорок дней отбив баклуши,

Покидая этот свет,

Отлетают кверху души

Пред Творцом держать ответ.


Сотворивший нас Создатель

По подобью своему

Выронит из рук свой шпатель,

Как узнает, что к чему.


Разразится гневом шумным,

Ниспошлет то смерч, то СПИД,

Как дитятей неразумных

Нас накажет и простит,


Или сплюнет. В одночасье

Узаконит беспредел

И отбудет восвояси

Для иных, покруче, дел.


Расползёмся по притонам

С бандюками и с жульём

Жить по воровским законам…

Мы и так по ним живём.


Лишь когда в Первопрестольной

Помянуть придёт нас мать,

Может, будет не так больно

Неизбежность принимать.

2002


На кладбище (Дети пишут Богу)

Знаешь, был на кладбище, и меня потряс один памятник. Черный большой камень, на нем высечено одно слово: «Мама». И всё.

Ваня, 4 кл.


На кладбище пустом покой и тишина,

На монументах выбитые строчки.

Два камня рядом — «Мама» и «Жена»

И чуть поодаль третий камень — «Дочка».

Ни имени, фамилии, ни дат

Не освещает солнечный закат.


Не приведи Господь страшней всех лютых стуж

Себе судьбу такую напророчить.

Пусть будет здесь один лишь камень «Муж»,

А мне лежать под ним счастливей прочих.

Ни имени, фамилии, ни дат,

Один закат… и то, что был женат.


Представилось — последний день живу

Представилось — последний день живу…

Ну, хорошо, пусть будет предпоследний.

Передо мной всплыла, как наяву,

Чреда тревог, побед, совокуплений.


От суеты бежал, как от огня,

И в чувствах был излишне лапидарен.

Но не чурались женщины меня,

За что я им премного благодарен.


Свой нос везде не уставал совать

И любопытство не держал за свинство,

Пока друзья не стали умирать

С отбитыми носами, как у Сфинкса.


Возможно, скоро подвести итог

Случится мне (а может, не случится),

Что я успел за тот короткий срок,

Когда в сей мир для жизни отлучился


Из вечной темноты небытия.

Спешить туда обратно мало толку.

Но чем бы здесь ни занимался я,

Не стыдно будет мне за самоволку.

О поэзии вообще и о поэтах в частности

Что мы знаем о поэте

Вроде бы как все обут, одет,

И Земля ещё как надо вертится,

Но с душою трепетной поэт

Вдохновенно борется с депрессией.


Если за окном идут дожди

И всё небо обложило тучами,

Рассмотреть, что ждёт нас впереди,

Помогают рифмы благозвучные.


Лицезрев мирскую кутерьму,

На счету особом у Спасителя,

Что в ночи нашептано ему

Выполняет он неукоснительно.


Не своей терзаемый виной,

Он за всё вещает человечество.

По иным понятиям — больной,

Долбанулся с дуба и не лечится,


День и ночь без устали блажит,

Не иначе, принял внутривенное…

Но когда прикажет долго жить,

Очевидным станет сокровенное:


Что поэт поведать нам хотел —

Лишь мечтать о чём, увы, приходится —

Чтобы мир хоть малость поумнел,

Там, глядишь, оно и распогодится…


Читая Лермонтова…

«Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом.

Что ищет он в стране далекой?

Что кинул он в краю родном?»…


Понять несложно человека,

Прост обывателя ответ —

Известна истина от века,

Что хорошо там, где нас нет.


«Играют волны — ветер свищет,

И мачта гнется и скрипит…

Увы! Он счастия не ищет

И не от счастия бежит!»


Родной земли беглец, изгнанник?

Бежать своих какой резон?..

Второе я, мятежный странник,

Зовёт его за горизонт.


«Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой…

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой!»


Что он в краю чужом отыщет?..

Но уплывает вдаль матрос,

Пока ракушек слой на днище

Его лодчонки не нарос.


В районе Мальты или Крита,

Куда теченье всех влечёт,

Начнёт его тянуть магнитом

В тот край, где дней он начал счёт.


Когда года мелькают мимо,

Придёт конец любым бегам,

И очень важно пилигриму

К родным вернуться берегам.


Там, где «струя светлей лазури»,

Там, где «луч солнца золотой»,

Там, где мятежный, прежде бурю

Просивший, обретёт покой…


Поэт — дневальный Господа

От скуки жизни творчество спасает,

След оставляет летописью бед,

Написанною золотом сусальным

С натуры, что вместил в себя мольберт.


Не отражает проза бытовая

Того, что в жизни не было и нет.

Но даже в том, как в грунт вбивают сваи,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза / Прочее / Классическая литература