Читаем Философская лирика. Собака из лужи лакает небо полностью

Находит вдохновение поэт.


Из образов слагаются картины,

Мистерии, фантазии, коллаж.

Блаженным выступает Августином

На творчестве подвинутый алкаш.


Он Господом назначенный дневальный,

Перо кому вручили и мольберт,

В суть бытия свои вбивает сваи

На творчестве подвинутый поэт.


Читая Тютчева… Мысль изреченная есть ложь

…Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь,

Взрывая, возмутишь ключи,

— Питайся ими — и молчи…

Тютчев


В одиночестве глухом ломит кости.

Это хуже, чем плохая моча.

Сердцу высказать себя — беспокойство,

Много лучше вообще промолчать.


Слух имеющие ни на полушку

В груду рифм начнут слова трамбовать.

О беде своей расскажет кукушка,

Как одной ей без птенцов куковать.


Пребывая у Творца на постое,

Многословьем, побери его прах,

Себя мучить — это дело пустое.

И язык твой — самый первый твой враг.


Изречённые слова, сбившись в стаи,

В неизвестные края улетят.

И кукушка куковать перестанет,

Не увидевши своих куконят.


Книга истории

Пером гусиным воткнутые вилы

Восхода ждут в овина глубине.

С небес стекают тёмные чернила

И строчки оставляют на стерне.


Раскрыта недописанная книга,

Страницы пожелтевшие — поля,

Сюжет повествования, интригу

Скрывает почерневшая земля.


На ней как буквы летописей скирды,

Сопревшие от времени на треть…

Историю, что писана всем миром,

Из памяти дождями не стереть,


Ветрами не развеять, из столицы

Не отменить её, не запретить,

Не помешать поэту-летописцу

Витийствовать от мира взаперти.


Они и мы

Немало среди прочих есть людей,

Что пишут что-то, спорят до икоты.

Уж лучше бы сажали сельдерей,

Ведь только кони дохнут от работы.


А эти от работы не умрут,

Загнуться суждено им от безделья.

В народе их писаками зовут,

Все их Союзы хуже богадельни.


Кукушкой они хвалят петуха,

Когда петух в восторге от кукушки,

Им на подворье крыльями махать,

Да на лугах слагать стихи пастушке.


Велеречивости у них в ходу.

Однажды возомнив себя Мессией,

Речь от лица вселенной всей ведут,

Срываясь в бытовую рефлексию.


Я есмь во всём — звучит у них как песнь…

Но мы их осуждать не вправе вовсе,

Чрез них в миру звучит благая весть,

А у кого-то просто башню сносит


С того, что завыванию сродни.

Пусть кто-то называет их кликуши,

Но если прекратят писать они,

Мы, люди, задохнёмся от удушья.


Пока неугомонный их народ

По воробьям готов стрелять из пушек,

Мы через них вдыхаем кислород

В обнимку с кислородною подушкой.


Сердце и душа в поэзии

Среди стихов о том, о сём

Душа и сердце — наше всё!

Сердец влеченье — это ж диво,

Полёт души — звучит красиво.

Лишь красота сей мир спасёт…

Кто возразит, что классик врёт?


— А без души и без сердец

Поэзии придёт конец.

Они среди любви симфоний

Обозначение, синоним

Того, что есть любовь сама

И для души, и для ума.


На них как Каина печать

Стоит зарубкой от меча —

Сонетам о душе и сердце

Адажио, анданте, скерцо

Многозначительно звучать,

Однообразьем докучать.


Но если о высоком речь,

Игра, конечно, стоит свеч.

Ведь что касается подростков,

Всё лучше от свечного воска

Им с чувством млеть, чем пить винцо

И одногодкам мять лицо.


Акт творения и его продолжение

Через мрак пустоты, безысходности тьму

Прорывается луч озаренья,

В мир несёт благодать, дарит пищу уму,

Воплощая в себе акт творенья.


Чтобы пламя раздуть в чьём-то сердце пустом,

Над холстом наклонился художник

Рассказать о родном, пережитом, больном…

В том Господь ему первый помощник.


Он избранник, призванием горд… — Не скажи.

Приобщённому к акту творенья

Из фантазий в реальность сложить миражи

Самому бы хватило терпенья…


А Творцу не хватило… Из глины куска

Он нас создал, с желаньем не споря,

Чтоб подобье своё видеть издалека,

Не спускаясь на наше подворье.


Второпях не окончен был автопортрет…

Осенённый прозрением свыше

Подмастерье — художник, а может, поэт,

За Творца акт творенья допишет.


Хороший человек плохой поэт

Хороший человек — плохой поэт.

Звезду с небес достать не обещает,

Всё принимает, ведает, прощает

И с осуждением не смотрит вслед.


Поэт хороший — человек плохой,

Высокомерен, вспыльчив и заносчив.

И сразу не поймёшь — чего он хочет,

К звезде подвесившись вниз головой.


Так просто извергать с небес хулу

На прочих, злых и добрых, бесталанных,

Нанюхавшись цветов благоуханных,

Нектара нализавшись на лугу.


Не веки набухают — облака…

Но глядя в небеса сомненья мучат —

Чему хорошему поэт научит,

На падший мир взирая свысока?


Куда сложнее поумерить спесь,

Бессребреником слыть и доброхотом,

Бежать страстей, не спорить до икоты

И человечество любить таким, как есть.


В чём жизни смысл? Нести смиренно крест,

Добра и зла баланс увековечить,

Иль попытаться мир очеловечить

Сгорев звездой, скатившейся с небес?


К острогу вечности протоптан Млечный путь.

Очередного вяжут психопата.

К Всевышнему уйдёт он по этапу

За нас несостоявшихся всплакнуть.


Менестрели прилетели

Менестрели прилетели, про любовь их песнь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза / Прочее / Классическая литература