Финансист

If he did not get out before then she would be nearing twenty-nine and he would be nearing forty.	Если он не выйдет раньше срока, ей будет тогда уже около двадцати девяти, а ему под сорок.
Would he want her then?	Сохранит ли он свое чувство к ней?
Would she be so attractive?	Будет ли она все так же хороша?
And would nearly five years change his point of view?	Не изменятся ли вообще его взгляды по прошествии почти что пяти лет?
He would have to wear a convict suit all that time, and be known as a convict forever after.	Все это время он будет носить арестантскую одежду, и за ним навеки останется недобрая слава арестанта.
It was hard to think about, but only made her more than ever determined to cling to him, whatever happened, and to help him all she could.	Как ни тяжелы были эти мысли, но они только укрепляли в ней решение не отступаться от Фрэнка, что бы ни случилось, и всеми силами помогать ему.
Indeed the day after his incarceration she drove out and looked at the grim, gray walls of the penitentiary.	На другой же день после суда Эйлин поехала взглянуть на зловещие серые стены тюрьмы.
Knowing nothing absolutely of the vast and complicated processes of law and penal servitude, it seemed especially terrible to her.	И так как она ровно ничего не понимала в сложностях закона и уложения о наказаниях, то тюрьма показалась ей особенно страшной.
What might not they be doing to her Frank?	Чего только не могут сделать там с ее Фрэнком!
Was he suffering much?	Очень ли он страдает?
Was he thinking of her as she was of him?	Думает ли он о ней постоянно, как она о нем?
Oh, the pity of it all! The pity!	О, как все это ужасно!
The pity of herself-her great love for him!	Как обидно за себя, за свою горячую любовь к нему.
She drove home, determined to see him; but as he had originally told her that visiting days were only once in three months, and that he would have to write her when the next one was, or when she could come, or when he could see her on the outside, she scarcely knew what to do.	Эйлин вернулась домой с твердым решением повидать его, но так как Каупервуд сказал ей, что посетителей допускают лишь раз в три месяца и что он напишет ей о дне свиданий или о возможности увидеться вне тюремных стен, то она не знала, как к этому приступиться.
Secrecy was the thing.	Осторожность прежде всего!
The next day, however, she wrote him just the same, describing the drive she had taken on the stormy afternoon before-the terror of the thought that he was behind those grim gray walls-and declaring her determination to see him soon.	Однако на следующий же день она написала ему обо всем: о своей поездке в непогоду к зданию тюрьмы, о том, как ей страшно думать, что он находится за этими мрачными серыми стенами, и о своем непоколебимом решении как можно скорее с ним увидеться.
And this letter, under the new arrangement, he received at once.	В силу недавней договоренности с начальником тюрьмы это письмо было немедленно вручено Каупервуду.
He wrote her in reply, giving the letter to Wingate to mail.	Он написал ответ и передал его Уингейту для отправки.
It ran:	Там говорилось: