Флейта для чемпиона

— Что, вы не знаете, что такое кизмы? — удивился на этот раз незапыхавшийся, к удивлению всех, Гусь. — А ещё интеллигенты! Он такой ещё острый, острый… как нож, наверное…

Все переглянулись, озадаченные, а Сидякин расхохотался.

— Придётся тебе, Гусь, мне деньги платить за то, что я у тебя переводчиком буду работать — с русского на русский переводить. Это надо же такое придумать: острый кизм, — продолжал хохотать Сидякин, — такого слова нет, а есть остракизм! — Продолжая смеяться, Тарас стал объяснять Гусю, что это значит: — Это значит подвергнуть человека общему осуждению, презрению… Эх ты, кизм острый! — Сидякин хлопнул Гуся по плечу.

— Да это не я, — оправдывался Гусь, — это Жора-Интеллигент пугал всех этим кизмом. Нет, за что же Жору все интеллигентом зовут, если он такие пенки пускает?..

— Да ладно!.. Не убежал же совсем!.. А вы обратили внимание, как Гусь бежал?.. Он через такой забор перемахнул, что у меня глаза на лоб полезли!.. Подумаешь, взял!.. Гусь с этим портфелем медалей два метра десять сантиметров взял! Правда, под свисток Масюкова! — каждый как мог комментировал происшествие с Гусем.

— Все по местам, — приказала успокоившаяся Елена. — Олимпийские игры продолжаются!

…Все, продолжая переговариваться, стали расходиться и разбегаться. Кто к медпункту, кто в сектор для прыжков, кто к судейской беседке.

— Прыгает Цветков! Приготовиться Масюкову, — крикнула Лена, поглядывая на небо. Июнь — румянец года — явно не оправдывал своего названия. Как бы этот дождь не сорвал сегодня состязания.

— Прыгает Цветков! Приготовиться Масюкову! — повторил диктор Виктор слова Гуляевой.

К этому времени один только Сидякин с недоумевающим Гусем остались на том самом месте, где сидели и раньше.

— Не понимаю, что это со мной случилось? — продолжал довольно искренне удивляться Гусь. — Так держался…

— Ты работу Павлова о рефлексах читал? — спросил его Тарас.

— Я — о рефлексах Павлова?! — изумился Гусь.

— Как? Ты разве не читал? А тебе бы по роду твоей деятельности надо её знать… Понимаешь, у тебя между чужой вещью и бегом установилась временная связь…

— Временная? Какая ещё временная? У меня эта связь постоянная! — сказал Гусь и добавил многозначительно: — А насчёт этого портфеля с медалями, так я, может, вас разыграл всех, я, может, шутник… А вы… рефлекс, олухи! Ча-ча-ча!

— Гусь, а ведь ты интеллигентный человек, — сказал Тарас и хотел было нарисовать его в своем блокноте, но его окликнула Гуляева.

— Сидякин, копию трости Пушкина сделал? — спросила она Тараса.

— Сделал, — откликнулся он.

— В точности как у Пушкина будет?

— Точь-в-точь.

— А вес? — спросила Елена.

— Шестнадцать килограммов, как в аптеке.

— Смотри, не обвесь… — предупредила Елена.

— Не в магазине… А зачем я её делал? — заинтересовался он, доставая из-под низкой спортивной скамейки сделанную им в точности копию тяжёлой пушкинской трости.

— Сейчас мы её Ларионову преподнесём, — сказала Гуляева, — пусть она его вдохновляет… Ларионов! — позвала она Вениамина.

Ларионов подошёл к Елене.

— Вениамин, — сказала торжественно Елена, — прими от нашей судейской коллегии наш скромный подарок, — кивая на трость Пушкина и поясняя значение подарка: — Ноги ты тренируешь каждый день, руки меньше. Так вот, чтобы твои руки не отставали от ног, болельщицы женского пола дарят тебе копию трости Пушкина. — Елена взяла из рук Тараса Сидякина копию трости Пушкина и, с трудом приподняв её от земли, протянула её Ларионову.

Ларионов с почтением приподнял трость на согнутых руках и прочитал выжженную на трости надпись: «…и вдруг прыжок! И вдруг летит, летит, как пух от уст Эола!..»

— Большое спасибо, — сказал Вениамин, втыкая конец трости в землю, опираясь на рукоятку. — Теперь мои руки не отстанут от ног, а как насчёт головы? — спросил Ларионов у Елены.

— Что насчёт головы? — не поняла Гуляева.

— Что для головы, чтобы она не отстала от ног и рук?

— А для головы вот что, — ответила нерастерявшаяся Гуляева, Пушкин физически прожил мало, а морально будет жить долго, а некоторые юноши морально гибнут рано, а физически живут долго.

Всё это Гуляева произнесла каким-то не своим голосом и почти не двигая губами, как разговаривают на сцене так называемые чревовещатели. Гуляевой представилось, что именно так в Древней Греции разговаривали пифии, — жили в Элладе такие предсказательницы всяких неприятностей в будущем.

— А если я не оправдаю доверия трости Пушкина? — спросил Ларионов.

— Отберём, — сказала Гуляева уже своим всем знакомым гуляевским голосом.

«Красивый подарок! И многозначительный! — подумала Татьяна Цветкова, с интересом наблюдая всю эту сцену. — И дарят-то ведь для того, чтобы отобрать её с позором… А многая значительность подарка заключалась, по её мнению, в том, что всю эту красоту этого подарка не Гуляева придумала. Это Масюков придумал. Ларионов ведь теперь с этой тростью не расстанется. Потаскает, потаскает — и ноги протянет, и первое место не займёт, и бог знает, что ещё произойдёт на этом дворе. А этому Ларионову так и надо: ах он растакой, рассякой, разэтакий, а не замечает, что вокруг него творится…»