Флоренский. Нельзя жить без Бога!

С самого прибытия Флоренского в БАМлаг за ним следило вечно бдящее око. 15 августа отца Павла вызвали в Тынду — как всем подумалось, в новую экспедицию. Но через два дня семья узнала, что из Тынды его этапируют в Свободный. Флоренскому удалось уговорить охранника по пути ненадолго заехать на мерзлотную станцию.

С трудом переводя дыхание, на станцию прибежали Анна Михайловна и дети. Флоренский, погружённый в себя, сидит за столом. За спиной — охранник. Жена Быкова хлопочет с обедом, стараясь своей приветливостью разрядить напряжённую обстановку.

Вся семья идёт провожать отца на железнодорожную станцию. Охранник, как тень, следом. Подходит поезд. Объятья. Прощания. Флоренский велит никому не плакать. Заходит в вагон. Стоит в дверях. Охранник всё так же рядом. Кажется, ловит каждое слово. Отец Павел бодрится. Шутит: «Если бы я был богатым, всегда бы ездил с охранником». Все надеются, что папочку увозят в Свободный, чтобы объявить об освобождении.

Дочь Ольга:

— Папа, когда ты вернёшься?

— Вот как только выучишь «Турецкий марш» Моцарта — так сразу и вернусь.

«А я так и не выучила „Турецкий марш“», — вспоминала спустя годы Ольга Павловна.

17 августа — 1 сентября — Флоренский в изоляторе свободинского лагпункта. 1–12 сентября — этап до лагеря Медвежья гора, что между Онежским озером и Белым морем. 12 сентября — 12 октября — изолятор лагпункта Медвежья гора. 13–20 октября — барак Кемского лагпункта. 20–23 октября — пересыльная тюрьма Кемского лагпункта. 23 октября — начало этапа в трюме парохода по Белому морю на Соловецкий остров.

Семья уехала из Сковородина в Москву через два дня после прощания. Всю дорогу Анна Михайловна подавлена, немногословна, в глазах — миллион терзаний.

— Павла Александровича отправили на Соловки из-за нашего приезда? — с болью спрашивала она потом у тех, кто был с ним в заключении на Дальнем Востоке.

— Нет, просто началось общее ужесточение режима — пытались утешить её.

Таинственный остров

Томился в многолюдных бараках, голодал и холодал, очень отощал и ослаб, «сидел под тремя топорами» во время вооружённого нападения в Кеми, лишился вещей, чудом спасся, пережил изнурительную качку в трюме корабля. Таким был путь в Соловецкий лагерь особого назначения.

«Здесь власть не советская — здесь власть соловецкая», — встречали ходовой присказкой вновь прибывших надзиратели. Один из первых советских лагерей к 1930-м годам скопил больше семидесяти тысяч заключённых. Во что-то безликое слились уголовники, интеллигенты, нэпманы, бывшие партийцы. Валили лес, добывали торф, ловили рыбу, охотились на морского зверя, в несколько смен работали на различных заводах, привлекались на дорожное строительство, грузили и разгружали.

Казалось, лагерю не нужны и не важны твои знания, научные идеи, накопленный опыт. Первое время Флоренский выполнял только хозяйственную работу: перебирал и чистил картошку, сеял комбикорм, копал землю, таскал мешки. В камере на пятьдесят человек требовались большие усилия, чтобы написать связное письмо, о каком-то научном или философском труде и помышлять не приходилось.

Но рачительная советская власть внимательно вчитывалась в анкеты, помнила, что ум — драгоценнейший ресурс, и лагерное начальство постепенно добывало из барачных недр золото ума, используя подходящих сидельцев из нового этапа для просвещения и на производстве.

Вскоре Флоренский занялся более привычными, «профильными» делами: стал давать уроки физики в лагерной «школе повышенного типа» — для взрослых, взял на себя руководство местным математическим кружком, организовывал лекции, доклады, курсы, писал статьи в стенгазеты, составлял каталоги для библиотеки, изучал древние монастырские рукописи, сотрудничал с конструкторским бюро. И вроде бы интеллектуальная жизнь закипела, как и на БАМе, отец Павел вновь ощутил свою востребованность, но мерзлота не отпускала. Щемило сердце при мысли, что где-то далеко, на покинутой опытной станции, гибнут его наработки, уходят в небытие замыслы, которые обещали прорыв в самых разных областях.

Сколько раз Флоренского вынуждали остановиться на полпути. Сколько раз прерывалось начатое, обрывалось недоисследованное, недописанное, недосказанное. МДА, «Богословский вестник», ВХУТЕМАС, сохранение Троице-Сергиевой лавры, ВЭИ — всюду трагическая незавершённость. И вот теперь мерзлота, которой уже буквально коснулся рукой, стаяла, испарилась.