Флоренский. Нельзя жить без Бога!

В пору эпидемии гриппа в лагере Флоренский спасается тем, что придумывает особый способ употребления йода, который необходим организму для укрепления иммунитета. В чистом виде йод губителен для организма, но если добавить его в молоко, белок позволит усвоить именно полезное количество. Об этом открытии Флоренский пишет жене и советует так же оздоравливать детей: это может уберечь от болезней щитовидной железы и укрепить сердце. Лишь через пятьдесят лет учёные сумели повторить это открытие и применить его в фармацевтическом производстве. Каково же было их изумление, когда они прочли о провидческих идеях отца Павла в его соловецких письмах. Открытие Флоренского легло в основу лекарств, с помощью которых спасали жизни ликвидаторов Чернобыльской аварии. Сегодня же «умный йод» — весьма востребованное средство для укрепления здоровья. Потому на упаковках йодсодержащих препаратов можно увидеть портрет отца Павла.

«Водоросли — самое значительное, что нахожу на Соловках», — напишет Флоренский сыновьям. Пришлёт целую серию рисунков разных видов водорослей. Водоросли — такие же таинственные и древние, как мерзлота, в них сокрыта загадка мироздания. Что-то знают они о море, морском дне, жизни на земле, что ещё неведомо человеку.

И всё же водорослеведение — не масштаб мысли Флоренского. Мысль его влекома иным, в пору недолгого лагерного уединения он размышляет о космофизике, об универсальных пространственно-временных характеристиках явлений и объектов. Он грезит своеобразной «энциклопедией Космоса в шесть-семь листов», которая позволит «дать отчёт о целостной картине мира». Рядовому человеческому уму сложно даже представить, что пульсировало в этом лишь обозначенном замысле, каков тот бытийный хронотоп Флоренского, что мог вместить в себя всё мироздание.

Но именно изучение водорослей примирило отца Павла с Соловками. Благодаря им он получил возможность обойти весь остров, ощутить себя не закабалённым сидельцем, а вновь полезным стране человеком. Флоренский вновь педагог, он делится с молодёжью производственными находками, знаниями по физике и биологии. В редкую свободную минуту размышляет с подопечными о литературе и философии, постепенно возлагает на новое поколение ответственность за будущее.

Флоренского безоговорочно признавали первым интеллектуалом Соловков, уважали его не только профессора, но и уголовники. Уважали за стойкость, мужество, собранность. Несмотря на то что в свои пятьдесят четыре он «выглядел как глубокий старик», лишился прежних сил, он всегда был готов отдать нуждающемуся последнее, каждого накормить хлебом, утешить словом. Многих никогда прежде не веровавших он обратил ко Христу. Одному Богу ведомо, сколько исповедей он принял, сколько грехов отпустил за четыре с половиной года соловецкого сидения.

Но были рядом с Флоренским и те, кого всегда стоило опасаться. Они на рационализатора и изобретателя умудрялись писать доносы, обвиняя в том, что он проявляет халатность, якобы «не посещая производственных совещаний». Эти попросту «стукачи», притаившись, выглядывая и подслушивая, ловили каждый жест, каждое слово, каждый разговор, чтобы потом вывернуть всё поизощрённее, донести, не расплескав, и выявить самого неблагонадёжного элемента. «В СССР карают даже ни за что»; «предотвращают преступления, которые и не могут даже быть»; «очень грубая, но довольно меткая политика Гитлера» — такие доносы с якобы прямой речью Флоренского ложились на стол лагерного начальства.

Они, безусловно, сыграли свою роковую роль, но там, где сквозь косноязычие и скудоумие стукачей можно расслышать интонации, различить подлинный образ мыслей отца Павла, эти доносы стали для нас, как ни печально, единственным источником о тех суждениях, которые невозможно было излагать в письмах, что въедливо вычитывали соловецкие цензоры: «Наша жизнь после лагерей будет изломана»; «Сидеть в лагере сейчас спокойнее, так как не нужно ждать, что тебя каждую ночь могут арестовать»; «Не осуждаю и не одобряю оставшегося за границей. Каждый хозяин своей судьбы. Здесь сложно говорить об измене, просто человек всё взвесил и решил жить вне радиуса действия наших лагерей». Тут и милосердие, и осознание исторических закономерностей, и ощущение трагичности эпохи.

Флоренский осознавал это особое внимание к себе, чувствовал этот немигающий глаз слежки, был предельно осторожен. Его постоянно перемещали: из камеры в камеру, из лаборатории в лабораторию, будто боялись допустить какой-либо укоренённости даже в пространстве острова. Притаившиеся коварство и подлость, конечно, коробили, но всё равно и в уме, и в сердце они отходили на второй план, потому что было ясное понимание — «пора подводить итоги».

Итоги отношений с семьёй, в которых чувство долга, необходимость служения часто лишали возможности побыть с детьми, уделить внимание жене и матери. И теперь острое желание в письмах сказать когда-то не сказанное, отдать детям всё, что у тебя осталось, если у тебя хоть что-то осталось. Остались идеи, воспоминания, молитвы.