Франсуа Вийон

Карл Орлеанский по части рисования не был так одарен, как его анжевенский кузен. И он не был королем. Ему не пришло бы в голову составить «Книгу турниров», прославляющую рыцарскую честь и восхваляющую храбрость. В годы заточения у него было больше чем достаточно времени для поэзии, и в обществе поэтов он находил утешение, печалясь об утраченной жизни. В свою «книгу» он вписывал стихи, свои и чужие. Ему по душе было читать, писать и перечитывать.

Таким образом, «состязание в Блуа» не имеет ничего общего с конкурсами Любви, которыми развлекалось рыцарское общество французского XIII века, так что праздники эти проходили довольно часто. Особенно известен конкурс 1207 года в Вартбурге, в Тюрингии, в котором принимали участие лучшие миннезингеры Германии; у этого состязания не было ничего общего и с Двором Любви, учрежденным 6 января 1400 года Карлом VI — а на самом деле Изабеллой Баварской и ее окружением, — дабы осудить «всякий выпад, или насмешку, или непочтительность, или игривый упрек», а более точно, дабы проводить литературные тяжбы, в которых была замешана честь дамы.

Но формы поэтического соперничества не сводятся к зрелищному конкурсу. До возобновления войн и даже именно из-за отсутствия военного духа у аристократии Карл VI прославил свое время множеством поэтических сражений. В 1389 году приезд молодого короля в Авиньон всколыхнул общество и дал толчок к написанию Жаном Ла Сенешалем «Ста баллад», где рыцари, такие, как граф д’Э и маршал Ла Менгр, прозванный Бусико, столкнулись в решении такого простого вопроса: «Как любить?»

В том, что Карл Орлеанский предлагал своим гостям тему для сочинений, нет ничего необычного. В свою книгу он вписывал сочиненные строчки, а его примеру следовали и остальные. Здесь и речи не было о зрелищном состязании, даже если двор и собирался вокруг того, кто читал свою балладу или рондо. Слушатели собирались бы и в том случае, если бы темы были разные.

Возможно, что и «Баллада неправдоподобий» тоже родилась ради упражнения на тему неожиданного аргумента. Карл Орлеанский, как и король Рене, с большим уважением относился к Алену Шартье, охотно слушал этого поэта, который вдохновлял его; возможно, именно Шартье и предложил тему, сформулированную в известном сочинении:

Опасен только негодяй…

Вийон подхватывает мотив, перефразирует его и создает свою литанию.

Мы вкус находим только в сенеИ отдыхаем средь забот,Смеемся мы лишь от мучений,И цену деньгам знает мот.

Кто любит солнце? Только крот.Лишь праведник глядит лукаво,Красоткам нравится урод,И лишь влюбленный мыслит здраво[213].

В то же время Вийон, чувствуя отвращение к буколическим шалостям анжуйского двора, пишет об этом стихи.

Нет большего счастья, чем жить в свое удовольствие.

И вот он в Блуа, а двор герцога Карла занят тем, как бы передать в стихах страдания неудачливого любовника и чтобы в этих стихах присутствовала привычная аллегория: человек, умирающий от жажды у источника. Но зеркало воды навевает поэту другие образы, нежели ощущение жажды и муки отверженного. Постараемся определить, какие именно.

Герцог уже упражнялся на тему родника. Около 1450 года он писал:

От жажды и томлюсь над родником,И стыну от любовной лихорадки;

Слывя слепцом, служу поводырем…[214]

Несколькими годами позже, когда приехал Вийон, при дворе Блуа все говорили о воде: герцог только что приказал произвести большие работы, дабы наполнить водой колодец замка. Заговорить о воде — значило дважды похвалить его. Впрочем, он сам возобновил разговор на ту же тему в стихах, написанных по всем правилам научной риторики.

Не жажду больше, хоть иссяк родник,Пылаю без любовной лихорадки.И зрячим стал. Никем я не ведом…[215]