Франсуа Вийон

Через поля, через холмыЗа дичью понесемся мы,А там придет черед рыбалке[210].

Самый приятный месяц — май. Но не для игр в пастухов и пастушек. Май — месяц любви, а любовных побед чаще всего можно добиться во время прогулки. Поэт думает об удовольствиях, «увеселениях».

Где мне обещана услада,В тиши полей, в тени дубрав,Яви, Амур, свой резвый нрав,А большего мне и не надо[211].

Карлу Орлеанскому не по себе в мире, который так изменился, пока он томился в плену. Он все еще живет образами «Романа о Розе» и «Мелиадора» Фруассара, ему мил Ален Шартье с его «Безжалостной красавицей». Любимые слова в поэзии старого герцога — «меланхолия», «томность», «увеселение»… Каждый стих расцвечен аллегориями. Сентименталистская грамматика — элемент любовной схоластики; пытаясь выявить последнюю в куртуазной поэзии, богословы тщетно старались доказать, что эти символы на самом деле ничего не означают.

Любитель веселых прогулок и всяческих развлечений в деревне на берегах Луары способен бодро пройти‘ путь, ведущий к Радости, как Жан де Мён искал дорогу, которая должна была привести его к Розе. Язык поэзии Карла Орлеанского нов, но оригинальных мыслей он не выражает. В основном это словарь верховой езды:

Вперед, любовное Желанье,Спеши в садах ОчарованьяТы замок Радости найти,А чтобы не скучать в пути,

Возьми с собой Воспоминанье.

Это также и словарь судейский:

Тебя на суд, прямой и скорый,О Старость, вызываю я:Предстань пред Разумом, которыйНам и Закон, и Судия

[212].

И хотя Вийон уже пародировал в «Малом завещании» юридический язык, он очень далек от подобных аллегорий. Традиционная куртуазность не самая сильная его сторона, хоть он и обращается к ней в «Балладе о своей подружке», которая, возможно, и послужила ему ключом к дверям дома герцога Орлеанского. Здесь вся азбука куртуазной Любви с ее наиболее условными фигурами: Гордость, Суровость, вероломная Прелесть, Жалость, Смерть… Но что бы Вийон ни писал, из пышных зарослей риторики неизбежно пробивается простота его поэзии. Он насмехается над цветением весны, а зима для него — прежде всего отмороженные ноги, а не белое безмолвие.

К счастью, двор в Блуа гостеприимен, а у Карла Орлеанского широкая душа. Здесь найдется место и для бедного парижского писца, выдающего себя за скитающегося поэта — то есть скорее менестреля, чем кокийяра с дурной репутацией. Более того, ему есть на что жить: в его распоряжении небольшое денежное пособие и письменные принадлежности. Об этом по крайней мере позволяет думать поздний и довольно смутный намек в «Балладе о поэтическом состязании», которая датируется вторым пребыванием поэта в Блуа.

СОСТЯЗАНИЕ В БЛУА

Слишком громко сказано: «Состязание в Блуа». Обычно гости герцога Карла записывали в специальной книге свои стихотворения, сочиненные на предложенную тему. К тому же состязание в стихах — не представление и уж тем более не судилище.

Идея организовать и провести состязание поэтов нисколько не оригинальна для того времени. В нем участвовали и музыканты; некоторые этим и жили. Такие состязания проходили как при дворах, так и в присутствии случайной публики, и тут и там ценились оригинальность мысли и точность суждений. В том, чтобы подвергать публичному обсуждению различные выражения одного и того же чувства, не было ничего шокирующего и необычного для современников Карла Орлеанского.

Как рыцарский турнир, поэтическое состязание было зрелищем, гарантирующим высокий уровень мастерства участников. Это действо возвращало придворным их изначальную роль: давать советы сеньору, который принимал окончательное решение. Прошло уже два века с тех пор, как придворные, вассалы благородного происхождения, уступили профессиональным юристам свое право участвовать в судебной деятельности сеньора. Единственное, на что они еще могли влиять, — на политику. Несколько процессов, проведенных в присутствии пэров, были настолько драматичны, что никакого удовлетворения их участникам не принесли. В основе же ничего не изменилось: суд короля или принца оставался судом, осуществлявшимся его собственными судьями.