Фридрих Барбаросса

Сообразно с господствующими позициями Венеции в Адриатике, особенно на Далматинском побережье^[474], ее включение в рамки штауфеновской политики представляло собой важный регламентирующий фактор в отношениях с Византией. Правда, с началом схизмы дело обернулось явным ухудшением обоюдных связей, причем, несомненно, важная роль принадлежала здесь также мощной и энергичной политике Барбароссы в отношении североитальянских коммун, которая с его быстрым продвижением на восток Верхней Италии (Падуя, Тревизо, Феррара) непосредственно захватила окрестности города у лагуны. С начала шестидесятых годов Венеция была оплотом сторонников Александра III^[475]

. Одновременно и восточно-римский император Мануил видел необходимость в том, чтобы упрочить здесь свое влияние. Приморский город был тогда важным центром передачи финансовой поддержки, которую Византия могла оказывать борьбе коммун против Штауфена^[476]. К концу 1160-х годов в процессе радикального ухудшения отношений города с Восточной Римской империей последовала переориентация венецианской политики^[477]

. Однако в первую очередь на ней сказался мотив торговых интересов, которые в 1173 году привели к участию города у лагуны в безуспешной, как оказалось, осаде Анконы имперским легатом епископом Кристианом Майнцским^[478].

Час венецианцев в XII столетии пробил позднее, когда в 1177 году миротворческая встреча Фридриха Барбароссы и Александра III, покончившая со схизмой, была перенесена в их город. Тогда было обновлено и прежнее договорное урегулирование отношений с Империей, предпринятое в 1154 году. Вслед за этим начался постоянный рост торговли между Венецией и имперскими землями севернее Альп. Сам император тоже признал значение хозяйственной и финансовой мощи венецианцев, повелев делать здесь займы и тем самым воспользовавшись их способностями и возможностями в денежных операциях. Уже из его времени нам известно об одном постоянно пребывающем в Венеции немецком купце, Бернарде Тевтонце (Bernardus Teutonicus). С рубежа XII и XIII столетий резиденция Бабенбергов Вена вступает в торговые контакты с приморским городом. Немного позже основывается Фондако деи Тедески, центр немецкой торговли в Венеции^[479]

.

Позиции Империи в собственно Верхней Италии, то есть в зоне, которую Оттон Фрейзингенский преимущественно держал в поле зрения в своем изложении, были бы, впрочем, охарактеризованы неполно, если не указать еще и на имперские владения, существовавшие там помимо наследства Матильды^[480]. В то время как территориальные права Империи на востоке Верхней Италии лишь с большими затруднениями реконструируются по историческим памятникам, для западной части этой зоны, особенно пьемонтских земель, с так называемым «Перечнем столовых сборов римского короля» в нашем распоряжении имеется исключительно ценный источник, датируемый ныне чаще всего раннештауфеновской эпохой^[481]

. Таким образом, он особенно важен для характеристики имперской истории эпохи высокого Средневековья, рассматриваемой в этой работе. Он позволяет нам высветить правовладельческие основания, существовавшие как в Империи, так и в Италии, и выявляет один из существенных аспектов притязаний имперской власти на господство южнее Альп.

До сих пор мы пытались обрисовать в грубых чертах развитие Апеннинского полуострова в XII веке относительно его политико-географических признаков, причем позволяли себе расширить картину, нарисованную Оттоном Фрейзингенским, за счет некоторых существенных сфер и проблемных зон. Обратимся теперь с особым вниманием к вопросам внутренней структуры имперской Италии, прежде всего к ее социальным и институциональным условиям. Впрочем, и о них у бабенбергского историографа находятся интересные наблюдения с точки зрения одного из имперских князей своего времени. При этом в его описании доминирует феномен господства и могущества городов в Италии — феномен, который особенно бросается ему в глаза из-за своего различия с отношениями, обычными для германской части Империи, явно вызывая исключительное внимание и откровенную критику с его стороны. Правда, и эта картина происходящего в имперской Италии столь же неполна и так же нуждается в дополнениях, как и другие, уже отмеченные нами в этом смысле части сочинения Оттона. По существу, здесь он передает нам впечатление, выросшее из знакомства с положением дел в ломбардской области, в данном случае — особенно в районе Милана^[482]. Уже во время первого итальянского похода Барбароссы эта местность определилась как болезненная зона итальянской политики Штауфенов: здесь уже обозначилось в зародыше будущее тяжелое противостояние с миром коммун^[483].