Их беседа длилась очень долго. Фридриху нужно было заразить собеседника своей верой в то, что мир является неотложной необходимостью и должен быть установлен, если возможно, уже будущей зимой. Субсидирование России все более истощало его кошелек, и если война продлится, русские скоро окажутся на Дунае, где австрийцы наверняка не желают их видеть, и снова возникнет опасность крупномасштабной войны, которая станет кошмаром для Европы. Нынешняя война, говорил Фридрих, достойна осуждения, в нее при проведении операций на территории Польши вполне может оказаться втянутой и Пруссия. Если бы военные действия ограничивались лишь Молдавией и Валахией, то, вероятно, и удалось бы оставаться в стороне. Княжества потребовали бы независимости от Турции, и, найдя приемлемую формулировку, это удалось бы устроить без передачи их в руки России. Польский вопрос, возможно, урегулируется сам по себе.
Фридрих заявил, что, видимо, знает Екатерину лучше, чем Кауниц, — трудная женщина. Он высказался в том плане — предложение, которое Кауниц отказался рассматривать всерьез, — что Австрия могла бы попытаться помешать России угрозой разорвать отношения, если русские под командованием генерала Румянцева переправятся через Дунай, и потребовать в этом случае от Франции обязательства о посылке на помощь 100 000 солдат.
Конечно же, Кауниц был прав, что не принял предложение Фридриха близко к сердцу, рассматривая его как
Они много говорили о Польше. Фридрих был уверен, что ключом к урегулированию ситуации в этой стране является мир между Россией и Турцией. Кауниц же считал, что решить польский вопрос можно до заключения мира. А не могла бы Екатерина сама предложить нечто, выдвинуть инициативу и сообщить о ней в Вену и Берлин, скажем, об австрийских и прусских гарантиях при согласии заставить поляков силой их принять? Фридрих внимательно слушал. Кауниц настаивал — и с этим не было причин не согласиться, — что любое урегулирование в Польше должно удовлетворять интересам соседних государств. Его тон, как и ожидалось, все время был ровным и ясным.
Все это сильно отличалось от предложений, выдвинутых в июле прошлого года польским князем Сулковским[308]
, посетившим Берлин с готовым вариантом решения; он заключался в том, чтобы лишить «диссидентов» всех привилегий, как было решено на сейме, и исключить всякое участие короны в вопросах управления финансами и руководства армией. Эти меры, неприемлемые для императрицы, которую Фридрих в полном объеме проинформировал о беседе, возвратили бы власть в руки враждующих магнатов из сейма. Сулковский, писал Фридрих, «самый настоящий пустомеля», «как и все поляки, каких мне доводилось встречать». Его идеи были очень далеки от холодного реализма Кауница.Фридрих в сентябре 1770 года сообщил о беседе с Кауницем в письме в Санкт-Петербург и изложил мысли по польскому вопросу. Там в то время вспыхнула заразная болезнь, которая поражала скот, и соседние государства, в том числе Австрия и Пруссия, установили на границах военные кордоны, чтобы не допустить распространения болезни. Фридрих в кратком письме принцу Генриху рассказал о впечатлениях относительно австрийских войск: «Пехота выглядит значительно лучше. Артиллерия хороша. Кавалерия достойна сожаления». О Каупи-це: «Он знает, что умен, и ожидает почтения, обращается с императором, как с сыном». Позднее до Фридриха дошел слух, что герцог Глочестерский, брат Георга III, находившийся в Ноештадте в то же самое время, счел поведение Фридриха в отношении его холодным. «Когда он бывал в Берлине, — заметил Фридрих, — ни разу не навестил меня! С какой стати я должен заговаривать с ним первым?»
Глава 20
ДЕЛЕЖ ПИРОГА