Фридрих Великий

К моменту отъезда Генриха из Санкт-Петербурга Екатерина пришла к мнению, что надежды на мир в русско-турецкой войне принесут прямые переговоры между главными действующими лицами. А Фридрих пришел к заключению, что самое большее, на что он способен, — продолжать пытаться уменьшить требования России, используя для этого свое влияние. Он не мог, это теперь было попятно, играть роль посредника между Россией и Австрией и официального посредника между Россией и Турцией. Австрийцы узнали об идеях России в отношении Молдавии и Валахии и отвергли их. Но король Фридрих сказал австрийскому послу, фон Звейтену, что «они умерят свою позицию, поверьте в это. Они заявили принцу Генриху, что это не последнее их слово»; а Фридрих, верный союзник России, дал ей понять, что не поддержит действий, не имеющих оправдания. Фон Звейтен поинтересовался: разве русская экспансия не тревожит его в той же мере, что и Вену? Король признал это. Он работал над другим вариантом решения, который в результате оказался приемлемым. Молдавия и Валахия становятся независимыми княжествами, по, чтобы независимость не привела к господству России, они остаются под номинальной властью оттоманов, которая не потребовала бы их военного присутствия. Это значительная уступка; в выигрыше — Россия. Екатерина в конце концов согласилась с этим вариантом, но эта проблема едва не станет причиной войны уже в следующем, 1771 году и потребует от Фридриха всего его искусства миротворца.

Генрих великолепно поработал в Санкт-Петербурге. Ему удалось в определенной степени проникнуть во внутреннюю жизнь русского двора: Екатерины, Панина, Орлова, влиятельного фаворита императрицы, который считал, что может сделать русскую монархию, и без того абсолютную, еще более сильной. Репутация Генриха, его обаяние и характер произвели впечатление на Екатерину, и, хотя для достижения мира еще потребуется время, его визит положил начало процессу мирных переговоров, трудных и порой бесполезных. «Если бы удалось организовать союз, — говорил ему Панин, — между Пруссией, Россией и Австрией, то это было бы самое лучшее». Генрих отвечал осторожно, но было ясно, в каком направлении начинает дуть ветер. Опасного противостояния Санкт-Петербурга и Вены, стоявших на диаметрально противоположных позициях, удалось избежать. Русские требования были умерены. Появилась слабая надежда на балканское урегулирование.

А беседы о Польше — отдельный вопрос, однако к нему постоянно возвращались, — велись в дружеской манере, хотя и не давали непосредственных перспектив решения проблемы. Панин считал, что конфликтующие польские партии, «диссидентов» и «конфедератов», можно было бы свести вместе, чтобы они напрямую выработали соглашение между собой. Россия выступит гарантом такого соглашения совместно с Австрией и Пруссией. По мнению Панина, соседи Польши имеют общий интерес — и Екатерина с этим согласилась, чтобы польский вопрос стал темой австро-прусских встреч. Она умерит пыл «диссидентов». А Австрия тем временем вступит во владение Цинсом в Польше, исторически являвшимся частью Венгрии и помеченным на плане Линара у словацко-польской границы. Он был богатой полуавтономной областью, населенной но большей части саксонцами и лютеранами-переселенцами. Австрийцы также предъявляли права на Зандек возле Кракова; а русские заявляли, что если Австрия создаст такого рода прецедент, то для России и Пруссии будет грешно его не использовать. Фридрих думал о том же: «Если австрийцы захотят подтвердить права на приобретения в Польше, то русские должны иметь свой кусок пирога». Главное, не допустить войны между двумя странами, но он не забыл и уговора с Кауницем, польское урегулирование должно отвечать интересам соседних государств. И по-прежнему важно было положить конец войне между Россией и Турцией.

По возвращении в Берлин Генрих получил от Фридриха письмо с выражением особой благодарности и восхищения в связи с успехом его визита. И — явный или скрытый — раздел Польши теперь открыто рассматривался в качестве средства для обеспечения полюбовного урегулирования отношений между ее соседями. Панин на этот счет не оставил у Генриха никаких сомнений. Что касается Пруссии, то ей не составит труда присоединить Польскую Пруссию. Если речь пойдет о других польских территориях, то могут возникнуть проблемы с остальными германскими государствами. Но, по словам Генриха, лед тронулся. Когда на небольшом балу 8 января 1771 года Екатерина подняла вопрос о санитарном кордоне,

который, как известно, пруссаки воздвигли в некоторых провинциях Польши, чтобы не допустить распространения болезни скота, она просто спросила: «А почему не занять их?»

Семена соглашения по Польше были брошены в землю. Весь остаток 1771 года после возвращения Генриха, добравшегося до Потсдама 18 февраля, был посвящен уходу за этим капризным растением.