Гайдзин. Том 1

– Mon Dieu, она не говорила, а я не спрашивал. Я не спрашивал. Если вас интересуют детали, напишите мне список вопросов, и я постараюсь принести вам ответы. А теперь, если позволите… – Он поднялся. Она тут же дала своим глазам наполниться слезами.

– О, Андре, благодарю вас, мне так жаль, вы так добры, что помогаете мне, и мне очень жаль, что я вас расстроила. – Она всхлипнула и с удовольствием увидела, что он в тот же миг растаял.

– Не плачьте, Анжелика, вы меня не расстроили, это не ваша вина, просто… Примите мои извинения, все это должно быть так ужасно для вас, но, пожалуйста, не тревожьтесь, я принесу лекарство, когда настанет срок, и помогу всем, что в моих силах. Напишите мне ваши вопросы, и через несколько дней я дам вам на них ответы. Простите, я… я неважно себя чувствую последнее время…

Она с притворным состраданием принялась успокаивать его, а когда он ушел, взвесила все, что узнала от него, глядя на Хай-стрит через засиженные мухами занавеси, но не видя ничего.

Тридцать дней? Ладно. Я спокойно смогу прожить этот срок, ничего еще не будет заметно, думала она вновь и вновь, стараясь вселить в себя уверенность. Еще двадцать два дня значения не имеют.

Чтобы удостовериться еще раз, она достала свой дневник и начала считать. Потом пересчитала снова и остановилась на том же дне. Седьмое ноября. Пятница. День святого Теодора. Кто он? Я буду зажигать ему свечи каждое воскресенье. Не стоит помечать этот день в дневнике, подумала она, зябко поежившись. И все-таки поставила маленький крестик в углу страницы. Как быть с исповедью?

Бог понимает. Он понимает все.

Я могу подождать, но что, если…

Что, если лекарство не поможет, или Андре заболеет, пропадет или его убьют, или мама-сан предаст меня или произойдет еще что-нибудь: ведь препятствий тысячи?

Эти мысли глодали ей сердце. Они убивали в ней решимость. Настоящие слезы увлажнили ее щеки. Потом вдруг она вспомнила то, что однажды сказал ее отец, много-много лет назад в Париже, как раз перед тем, как он бросил ее и ее маленького брата…

– Да, он бросил нас, – громко сказала, впервые в жизни произнеся вслух правду. – Бросил. Mon Dieu, после всего, что я знаю о нем теперь, вероятно, это было и к лучшему. Он продал бы нас; меня бы, во всяком случае, уже давно продал.

Ее отец повторил слова своего идола, Наполеона Бонапарта:

– Мудрый генерал всегда заранее подготовит линию отступления, откуда потом сможет нанести сокрушительный удар, который приведет его к победе.

Где же моя линия отступления?

Тут в ее сознании всплыло нечто, что несколько недель тому назад говорил Андре Понсен. Она улыбнулась, и все тревоги разом оставили ее.

Филип Тайрер своим самым красивым почерком заканчивал переписывать черновой вариант ответа сэра Уильяма родзю. В отличие от всех предыдущих посланий сэр Уильям на этот раз посылал оригинал на английском языке с копией на голландском, которую должен был подготовить Йоганн.

– Все, Йоганн, готово. – Он закончил написание буквы «Б» в словах «Сэр Уильям Айлсбери, К.О.Б.»[27] затейливым росчерком.

– Scheiss in mein Hut! – Лицо Йоганна расплылось в улыбке. – В жизни не видел такого почерка. Неудивительно, что сэр Уильям хочет, чтобы вы переписывали все его донесения в Лондон.

– Сигата га най!

 – механически произнес Тайрер. – Это не важно.

– А вы действительно работаете над ним, над японским-то, а?

– Да, работаю, и между нами, только ради бога не говорите Вилли, мне это ужасно нравится. Что вы думаете о его замысле?

Йоганн вздохнул.

– С этими джаппо думать без толку. Ежели хотите знать мое мнение, так у него, по-моему, от всех этих японских околичностей в голове повреждение сделалось.

Послание гласило: