Галиция против Новороссии

«Такъ, съ первыхъ же сполоховъ бури, зapaнѣe обреченная на гибель, вся вѣрная нацiональнымъ завѣвтамъ, сознательная часть мѣстнаго русскаго населенiя была сразу же объявлена внѣ всякаго закона и щита, а вслѣдъ за этимъ и подвергнута тутъ же безпощадной травлѣ и бойнѣ. По отношенiю къ этимъ – по государственной логикѣ Австрiи – завѣдомымъ и обязательнымъ „измѣнникамъ» и „шпiонамъ» – „руссофиламъ» – всѣ экстренныя мѣры воздействiя и мести стали теперь, внѣ обычныхь нормъ и условiй культуры и правопорядка, умѣстны, целесообразны и хороши. Всѣ наличныя средства и силы государственной охраны и власти, вся наружная и тайная полицiя, кадровая и полевая свора жандармовъ, и даже отдѣльные воинскiе части и посты, дружно двинулись теперь противъ этихъ ненавистныхъ и опасныхь „тварей» и стали бѣшено рыскать по несчастной странѣ безъ всякой помѣхи и узды. А за ихъ грозными и удобными спинами и штыками привольно и безудержно эасуетился также, захлебываясь отъ торжествующей злобы, вражды и хулы, и всякiй ужъ частный австрофильскiй закидень и сбродъ, съ окаяннымъ братомъ-изувѣромъ – Каиномъ несчастнаго народа – во главѣ…

И это послѣднее уродливое явленiе, ужъ помимо самой сущности вещей, слѣдуетъ тутъ выдвинуть съ особымъ возмущенiемъ и прискорбiемъ на видъ, на позоръ грядущимъ поколѣнiямъ, на проклятiе отъ рода въ родъ! Потому что, если всѣ чужiе, инородные сограждане наши, какъ евреи, поляки, мадьары или нѣмцы, и пытались тутъ всячески тоже, подъ шумокъ и хаосъ военной разрухи, безнаказанно свести со своимъ безпомощнымъ политическимъ противникомъ свои старые споры и счета или даже только такъ или иначе проявить и выместить на немъ свой угарный «патрiотическiй» пылъ или гнѣвъ вообще, то все-таки дѣлали все это, какъ ни какъ, завѣдомо чужiе и болѣе или менѣе даже враждебные намъ элементы, да и то далеко не во всей организованной и сплошной своей массѣ, а только, пожалуй, въ самыхъ худщихъ и малокультурныхъ своихъ низахъ, дѣйствовавшихъ къ тому же большей частью по прямому наущенiю властей или въ стадномъ порывѣ сфанатированной толпы. А между тѣмъ свой же, единокровный братъ, вскормленный и натравленный Австрiей «украинскiй» дегенератъ, учтя исключительно удобный и благопрiятный для своихъ партiйныхъ происковъ и пакостей моментъ, возвелъ всѣ эти гнусные и подлые навѣты, надругательства и козни надъ собственнымъ народомъ до высшей, чудовищной степени и мѣры, облекъ ихъ въ настоящую систему и норму, вложилъ въ нихъ всю свою пронырливость, настойчивость и силу, весь свой злобный, предательскiй ядъ. И мало, что досыта, въ волю – доносами, травлей, разбоемъ – надъ нимъ надругался, гдѣ могъ, что на муки самъ eгo предалъ и злостно ограбилъ до тла, но наконецъ даже, въ добавокъ, съ цинической наглостью хама, пытается вдругъ утверждать, что это онъ самъ пострадалъ такъ жестоко отъ лютой австрiйской грозы, что это ему именко принадлежитъ этотъ скорбный, мученическiй вѣнецъ… А дальше ужъ, въ злостномъ бреду и цинизмѣ, вѣдь, некуда, не съ чѣмъ идти!

Возвращаясь къ самимъ событiямъ, приходится прежде всего отметить, что началось дѣло, конечно, съ повсемѣстнаго и всеобщаго разгрома всѣхъ русскихъ организацiй, учрежденiй и обществъ до мельчайшихъ кооперативныхъ ячеекъ и дѣтскихъ пpiютовъ включительно. Въ первый же день мобилизацiи всѣ они были правительствомъ разогнаны и закрыты, вся жизнь и дѣятельность ихъ разстроена и прекращена, все имущество опечатано или расхищено. Однимъ мановенiемъ грубой, обезумѣвшей силы была вдругъ вся стройная и широкая общественная и культурная: организованность и работа спокойнаго русскаго населенiя разрушена и пресѣчена, однимъ изувѣрскимъ ударомь были разомъ уничтожены и смяты благодатные плоды многолѣтнихъ народныхъ усилiй и трудовъ. Всякiй признакъ, слѣдъ, зародышъ русской жизни былъ вдругъ сметенъ, сбитъ съ родной земли…

А вслѣдъ за тѣмъ пошелъ ужъ и подлинный, живой погромъ. Безъ всякаго суда и слѣдствiя, безъ удержу и безъ узды. По первому нелепому доносу, по прихоти, корысти и враждѣ. То цѣлой, гремящей облавой, то тихо, вырывочно, врозь. На людяхъ и дома, въ работѣ, въ гостяхъ и во снѣ.

Хватали всѣхъ сплошъ, безъ разбора, Кто лишь признавалъ себя русскимъ и русское имя носилъ. У кого была найдена русская газета или книга, икона или открытка изъ Россiи. А то просто кто лишъ былъ вымѣченъ какъ „руссофилъ».

Хватали, кого попало. Интеллигентовъ и крестьянъ, мужчинъ и женщинъ, стариковъ и дѣтей, здоровыхъ и больныхъ. И въ первую голову, конечно, ненавистныхъ имъ русскихъ „поповъ», доблестныхъ пастырей народа, соль галицко-русской земли.

Хватали, надругались, гнали. Таскали по этапамъ и тюрьмамъ, морили голодомъ и жаждой, томили въ кандалахъ и веревкахъ, избивали, мучили, терзали, – до потери чувствъ, до крови.

И, наконецъ, казни – виселицы и разстрѣлы – безъ счета, безъ краю и конца. Тысячи безвинныхъ жертвъ, море мученической крови и сиротскихъ слезъ. То по случайному дикому произволу отдѣльныхъ звѣрей-палачей, то по гнуснымъ, шальнымъ приговорамъ нарочитыхъ полевыхъ лже-судовъ. По нелѣпѣйшимъ провокацiямъ и доносамъ, съ одной стороны, и чудовищной жестокости, прихоти или ошибкѣ, съ другой. Море крови и слезъ…

А остальныхъ потащили съ собою. Волокли по мытарствамъ и мукамъ, мучили по лагерямъ и тюръмамъ, вновь терзая голодомъ и стужей, изводя лишенiями и моромъ. И, словно въ адскомъ, чудовищномъ фокусѣ, согнали, сгрузили все это, наконецъ, въ лагерѣ пытокъ и смерти – приснопамятномъ Талергофѣ».