Кто, как ни она понимает его лучше, чем он сам? Без слов, без действий, на интуитивном уровне. Он еще не понял, в чем причина ее ухода, а она уже отвечает на все его вопросы. Передышка, как глоток свежего воздуха. Всего мгновение устаканить разум, который затмило желание, и унять каменный стояк. Вот только мгновения уходят, а легче все никак не становится. Только благодаря долгим, многолетним тренировкам, он удерживает себя на месте. Так и сидит, опираясь спиной о кровать, и смотрит, как она встает и уходит.
«Спасибо. Спасибо, что опять спасаешь меня, хоть я и не прошу, хоть я и не заслуживаю, наверное», – думает он, и не его воля в итоге побеждает. Опять. Снова. Они столько лет удерживались на этой грани только благодаря ей, не ему. Сорвись она сейчас, и оба полетели бы в пропасть. Она устояла, хоть он и не просил. Хоть и не хотел этого сейчас, но ее воля проходит испытание боем. Опять. Снова. Как и семь лет назад, когда она выбрала Лиама, а не его. Как выбирает Лиама сейчас, оставляя его одного. Обидно? Наверное. Заслужено? Вполне.
Пройдя нетвердой походкой пару шагов, Эванс положила пиджак на кресло, нежно проводя по материи кончиками пальцев под прожигающим взглядом зеленых глаз. От этого простого жеста Адама передернуло. «Чем я хуже тебя, Лиам?» – набравшись, наконец, смелости, спросил он себя. Осмыслил вопрос, годами мучавший и изводивший его, царапавший изнутри голодными кошками, при одном только взгляде на Ника, и от осмысления проблемы легче не стало. Ревность. Вот что двигало им все эти годы. Зависть к тому, чего у него никогда не было и никогда не будет, а его младший брат имел и никогда не ценил, чертов тупица.
И вот теперь стало невыносимо на душе. Кошки закребли и завыли, заставив резко подняться на ноги, в два шага преодолеть расстояние до девушки, оторвать ее от пола, закинуть к себе на плечо и, послав все свои принципы лесом и без карты, потащить в сторону кровати.
– Мистер Ларссон, не делайте того, о чем потом пожалеете, дайте мне уйти сейчас, – Эванс пытается говорить спокойно, но голос предательски дрожит.
Не от страха, не от предвкушения. От обиды и понимания его сомнений. Не он образец воли, что стойка, как утренний туман. Не его воля держит их перед шагом в пропасть. Семь лет долгий срок для них обоих, пройденный длинный путь взаимных обид, упреков и ошибок. У всего есть срок давности, и даже у самой сильной воли есть предел.
– То, что мне нужно, я беру, мисс Эванс, а вам следует научиться вовремя закрывать рот! – Адам бросил её на кровать и прижался сверху всем телом. Придавил своим весом, как его придавливает осознанием собственного поражения при полной победе.
– От меня так просто не уйти, мышка, – шипит ей на ухо сладким тягучим голосом, намеренно пугая, зля, раздражая, провоцируя. Блеф в ответ на блеф, вот только ее или его, сам не понимает до конца.
От глупого, почти детского прозвища продирает до внутренностей. По коже пробежала волна электрического тока, и слышится где-то на краю сознания: «Иди сюда, моя мышка». Голос Лиама в мыслях звучит, успокаивая, подталкивая, убеждая, что все будет хорошо. Вот только будет ли, она уже не уверена. Смотрит на человека перед собой сквозь решетку ресниц едва приоткрытых век и видит его – Лиама. Заглядывает в светившийся смертоносными лучами торбернит, но узнает лишь серпентин, искрящийся в радужных бликах. Всматривается в до боли родные черты и вместо мужественного лица, глядевшего на нее сквозь забрало доспех Его Безупречности, ее воображение рисует мягкие черты Лиама кистью выбившихся из чужих пальцев прядей волос, царапает простым карандашом ногтей по коже, штрихует потекшей с ресниц тушью.
– Вот ты и попалась, мышка, – слышала она, но уже не понимала, чьим голосом было сказано: мягким и родным, или холодным и надменным.
«Не поспоришь. Действительно попалась», – уже смиренно подумала она. Ларссон же не давая вставить возражений, прибег к излюбленному приему по затыканию и впился в мягкие губы поцелуем, попутно мешая нормально вздохнуть. Правильно делает. Мертвая Эванс – тихая Эванс. Так она точно ничего не возразит, а асфиксия – дело десятое. Главное, чтоб не болтала.
С силой рванув полы тонкой рубашки в разные стороны, он даже не задумался о возможности ее расстегнуть. Так быстрее и надежнее. Доходчивее, если быть точным, а Адам сейчас хотел быть предельно точным и объясняться по сто раз точно не собирался. Пуговицы полетели в разные стороны и застучали по паркету, подскакивая и раскатываясь по полу комнаты. Взгляду мужчины предстало хрупкое девичье тело, выделявшееся неестественной белизной на пошло-красном белье постели младшего брата. Адам не мог не отметить, что ей оно очень шло. Встав на колени, возвышаясь над ней, Ларссон хищно осмотрел девушку, стаскивая с неё остатки ткани, недавно бывшей ее рубашкой, и не особо заботился о сохранении цельности остатков. Брюки и белье постигла та же участь, и те упали лохмотьями на пол.