Гамбит. Конь без масти

Стабильно тяжелое. Вот как можно было описать состояние Адама во время разговора с отцом. Грегори настаивал, что его внук не будет ублюдком и должен родиться в законном браке, от чего будущие молодые родители пришли в тихий ужас. Но девочка же быстро сориентировалась, мол, это всего лишь подписи и не стоит предавать этому так много значения. Умница. Даже согласилась подписать добрачное соглашение. Не глядя. Дурочка. Адам до последнего надеялся, что девчонка хочет их нагреть и подсунуть им чужого ребенка, но в результат ДНК-анализа с вероятностью в 99,9999999999% подтвердил отцовство Лиама, чем привел всех в крайнее недоумение, а Грегори в дикий восторг.

Стабильно тяжелое. Именно в таком состоянии она оказалась в тот день в больнице и чуть не погибла. По его вине. Где-то в глубине души тихий голосок совести Адама попытался выплюнуть кляп и воззвать к хозяину, но Адам лишь плотнее закрывал дверь в подсознание, где привязанная к стулу с замотанным скотчем ртом сидела его совесть.

Стабильно тяжелое. Вот так он мог описать тогда свое моральное состояние, когда его приняли за отца Никки. Когда настал день ее выписки, у него оставалось не так много времени, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз. Без Лиама, без матери, без отца и без Никки. Грегори сказал, что Адам должен сам все угадить – такова его плата за ребенка. Адам, оставивший ей толстый конверт с деньгами и документы для подписи, вошёл в палату, чтобы увидеть там пустую кровать, подписанные документы на развод и нетронутый конверт. Она не взяла ни единой банкноты. Тогда он думал, что она навсегда исчезла из их жизни, оставляя в памяти лишь то, что ее состояние совсем недавно было стабильно тяжелое.

Мелкий снег за окном все падал. Адам смотрел на него, стараясь унять сжимавшееся сердце. Еще немного и он ляжет в палату кардиологии, или и того хуже – опять начнет курить.

– Адам, – Крис тихо позвал его, перекладывая спавшего Седрика со своего плеча.

Ларссон посмотрел на него взглядом, затуманенным воспоминаниями, и не сразу понял, что Крис кивает ему в сторону лифта. Только знакомый топот маленьких ножек заставил сердце биться невообразимо часто.

– Никки! – он не мог поверить своим глазам.

Время ночь-полночь, а родители велели привезти ребенка в больницу. Наверное, думали, что все совсем плохо, что, собственно, не далеко от истины. Адам присел, и мальчишка тут же повис на нем, обнимая за шею.

– Я так рад тебя видеть! – прижимал он к себе ребенка, пока за окном шел мелкий снег, прямо как тогда, пять лет назад.

– Я люблю тебя, дядя Адам! – по-детски искренне сказал светловолосый малыш.

– И я люблю тебя, Никки, – обнимал его Адам, чувствуя, как его сердце выписывает в кардиограмме «стабильно тяжелое».

Что в имени тебе моём

Двери лифта, остановившего кабину на самом верхнем этаже, бесшумно открылись, пропуская мужчину в темное пространство пентхауса. Под пологом долгой зимней ночи здесь царили темнота и тишина никем и ничем ненарушаемые. Только тихие удары капель таявшего снега, бившие в панорамные окна, были едва слышны в пустом и прохладном сумраке этажа. Но кроме них, ни звука, ни кванта света. Абсолютный покой, которому он был несказанно рад.

Адам мертвецки устал за последние сутки. Ему было необходимо хоть немного прийти в себя и расслабиться. Только час назад после объявления медиками, что жизнь брата вне опасности, он выехал из больницы и едва волочил ноги до машины, представляя, как, наконец-то, снимет грязную одежду и хоть немного поспит. И уже предвкушая желанную близость мягкой постели, пройдя в гостиную, Адам заметил, что дверь в апартаменты Лиама приоткрыта. Дурной знак. Протиснувшись внутрь комнат брата, Адам достал пистолет из-за ремня и бесшумно подошел к настежь открытой двери в спальню Лиама, откуда лился мягкий приглушенный свет. Направив оружие перед собой, он медленно шагнул в комнату, но увидев человека в ней, с облегчением выдохнул и опустил оружие.

Она сидела на полу, прислонившись спиной к кровати, и смотрела в окно, прижимая к груди пиджак Лиама, в котором он был, когда поймал предназначенную Адаму пулю. Тысяча слов застряла у Адама в горле. Тысяча невысказанных «прости» и «пошла ты», но как только Эванс подняла на него заплаканные глаза, он не смог ей ничего сказать. Все было сказано тогда в больнице, в запале гнева, страха и боли, общих, как оказалось, для них обоих. И как теперь ему виделось, он был готов ко всему: от удара по лицу до убойного мата, но только не к ее слезам. Их он видел один раз в жизни, и поверьте на слово, Адаму хватило. В тот день, когда он нашел ее в комнате Ника возле детской кроватки, что навсегда отпечаталось в памяти.

Не ожидая увидеть его здесь, как и он ее, Эванс прижала пиджак Лиама к груди в защитном жесте, выдавив сквозь слезы:

– Мистер Ларссон, простите, я снова вас подвела… Простите меня, мне не следовало сюда приходить…