Ганзейцы. Савонарола

Так странствовал он с места на место в своей запылённой изодранной одежде, с взъерошенными волосами, наводя ужас на прохожих своим диким видом, тем более что лихорадочный блеск его глаз служил явным доказательством полного умопомешательства. Когда он изнемогал и чувствовал голод, то сострадательные люди кормили его и предоставляли безопасный ночлег. Но какая-то неведомая сила снова гнала его вперёд. Он часто жаловался, что не может умереть и должен вечно странствовать с одного конца земли на другой. Если случалось, что через продолжительное время снова возвращался на прежнее место, то люди избегали его в убеждении, что он принесёт им несчастье, и нередко запирали перед ним дверь.

Таким образом несчастный безумец прошёл вдоль и поперёк всю Италию. Наконец однажды вечером он добрел, усталый и голодный, до пограничной деревни, лежащей среди горных утёсов, в надежде найти себе ночлег. Долгое время он напрасно ходил от двери к двери и просил впустить его, пока наконец ему позволили войти в один дом. Здесь он встретил радушный приём со стороны хозяев, которые не решились отказать в приюте одинокому страннику ввиду грозившего им несчастья. Это была молодая супружеская чета, которая с часу на час ожидала смерти своего единственного больного ребёнка, лежавшего в колыбели. Мать со слезами на глазах предложила свой ужин незнакомцу, который, не поднимая глаз, молча принялся за еду. Но вскоре лицо его оживилось; он поднял голову и начал прислушиваться. До него ясно долетали жалобные тихие стоны; от них мало-помалу рассеялся мрак в его голове и сознание действительности вернулось к нему; он вспомнил о призвании, которое некогда составляло высшую задачу его жизни. Молодые родители в первую минуту обомлели от испуга, когда незнакомец неожиданно поднялся с места и, подойдя к колыбели ребёнка, ощупал ему руки и лоб. Но в тоне голоса, каким он отдавал им разные приказания, была такая спокойная уверенность, что они не решились противоречить ему и принесли требуемые снадобья. Странный человек тотчас же приготовил из них питьё и влил в рот ребёнку. До этого старухи, исполнявшие в деревне роль знахарок, испробовали на маленьком существе все свои медицинские средства, но без малейшего успеха, так что у родителей исчезла последняя тень надежды. Теперь они с радостью увидели, что лекарство незнакомца магически подействовало на их умирающего ребёнка. Он видимо ожил, стоны мало-помалу затихли, дыхание становилось всё ровнее. Луч надежды снова проснулся в сердце измученных родителей; они начали умолять своего гостя остаться у них до полного выздоровления их сына.

Исаак Иэм остался, так как у него была прямая цель, которая удерживала его на месте. Желание исцелить больного ребёнка благотворно подействовало на его возбуждённую фантазию и отвлекло мысли от прошлого.

На следующее утро между жителями деревни разнеслась молва о таинственном пришельце, который больше понимал во врачебном искусстве, нежели все те, у кого им приходилось лечиться до сих пор. Ещё прежде, нежели окончательно выздоровел ребёнок, Иэма призвали к другим больным, и он настолько помог им, что скоро из окрестностей к нему стали обращаться за советом. Хотя не раз им овладевало беспокойство и побуждало снова пуститься в путь, но обязанности врача вследствие издавна усвоенной привычки удерживали на месте. Мало-помалу его тревожное состояние духа уступило место тихой меланхолии, и он всецело предался заботам о своих больных. Трудность добыть какие-либо лекарства в бедной деревне, расположенной среди гор, вынудила его отыскивать различные знакомые ему травы и коренья и самому изготовлять из них отвары и порошки. Но это была его единственная связь с действительным миром; ко всему остальному он не выказывал ни малейшего участия. Одиночество не тяготило его; он провёл несколько лет в уединённой горной деревне, довольствуясь простой комнатой и скудной пищей; и, вероятно, прожил бы так до конца жизни, если бы неожиданное появление вспомогательного французского войска не вывело его из умственного оцепенения, дав другое направление его мыслям.

Но по мере того как умственные способности еврейского врача приходили в нормальное состояние, увеличивался и его интерес ко всему окружающему. Он не мог прийти в себя от изумления при рассказе о последних великих событиях, о которых до сих пор не имел ни малейшего понятия. Несколько раз он простирал руки к небу, и его дрожащие губы шептали слова восхваления Иегове, когда ему сообщили о тяжёлых бедствиях, постигших Италию.