Гардемарины, вперед!

У Белова, что называется, мурашки пробежали по телу, подобное предложение можно было назвать одним коротким словом «обыск». Генерал-поручик Зобин шумно вздохнул. По его виду нельзя было понять, случайным было его появление здесь или он явился «по вызову» бойкого капрала. Рыжие, под стать волосам, кустистые брови его совершенно закрывали опущенные в пол глаза, веснушчатая рожа имела сомнительное выражение. Оно еще усугублялось тем, что Апраксин опустился на стул и закрыл лицо руками. Потом раздался неопределенный пыхтящий звук, который можно было принять за плач… Однако Апраксин не плакал, он задыхался.

— Чем вызвана подобная немилость государыни? — выдохнул он наконец.

— Не могу знать…

Откуда же было знать вице-капралу Суворову, что предъявленные Апраксину обвинения зависели от болтливости саксонского посланника Прассе.

Потрясенный Апраксин, что-то бормоча, вдруг стал шарить по карманам, генерал-поручик Зобин упорно смотрел в пол, и вице-капрал решил действовать самостоятельно. Он выразительно кивнул адъютанту на дверь в соседнюю комнату. Последний, решив, что его приглашают к обыску, тоже угодливо кивнул, рывком распахнул дверь и нос к носу столкнулся с Беловым.

— Это еще что? — закричал адъютант, отступая на шаг.

— Вы?.. Здесь?.. — К Зобину вернулись его решительность, грубые солдатские манеры, и он с удовольствием выместил на Александре свое унижение от навязанной ему ситуации. — Какого черта вы здесь делаете? По чьему приказу болтаетесь, словно дерьмо, неизвестно где?

— Я не уполномочен отвечать вам, ваше высокопревосходительство. — Белов скрипнул зубами, он не переносил хамства.

— А ну повтори! — переходя на «ты», громоподобно заорал Зобин. — А ты чего смотрел? — повернулся он к адъютанту.

— Они проникли самовольно. Я не пускал. Отлучился-то всего, считай, на минуту, по нужде. — Адъютант здорово перепугался, иначе он не стал бы молоть эту чушь.

— То-то я смотрю, что у тебя нужда полдня на толчке сидеть. Можно ведь и поспособствовать!

Беда была в том, что Зобин говорил адъютанту, но смотрел при этом на Белова, и Александру ничего не оставалось, как принять обидные слова на свой счет.

— Потрудитесь объясниться, ваше превосходительство, — прорычал Александр, на щеках у него вздулись желваки.

— Заткнись! Самовольно в Петербург отбыл? Самовольно прибыл. Вы бросили армию, подполковник Белов.

— Это я послал Белова в Петербург с депешей в Конференцию, — негромко сказал Апраксин.

Зобин мельком глянул на экс-фельдмаршала и продолжал, словно не слышал его последней фразы:

— И не смотрите, что мы на зимних квартирах. Мы, подполковник Белов, находимся в состоянии войны. — В голосе Зобина слышалась явная издевка, и только последнюю фразу он выкрикнул серьезно и грозно: — Вы дезертир! А потому арестованы!

— Да как вы смеете? Я прибыл сюда по поручению канцлера с депешей…

— А вот мы это и проверим, — злорадно сказал Зобин. — Адъютант, зови караул. Шпагу, Белов!

Во время этой безобразной сцены вице-капрал, безмолвно стоя у стены, внимательно вслушивался в перепалку. На какой-то момент у Александра возникло ощущение, что сейчас главная опасность для него не крикливый Зобин, а тихий вице-капрал; хамоватый генерал-поручик, сажая на губу, скорее защищает, а может, спасает его от большей напасти. Но мысль эта только сверкнула зарницей и тут же потухла. Белов даже представить не мог, что Зобин совершит что-то достойное благодарности. Зобина хотелось треснуть чем-нибудь тяжелым по башке, треснуть не смертельно — все-таки свой, русский, но чтоб очень больно.

— Приступайте, капрал, — бросил Зобин Суворову.

И тут Апраксин вдруг встал во весь рост, сжал пухлый кулак и что есть силы ударил по столу, на котором давеча писал. Чернильница подпрыгнула, разметав фонтан черных брызг.

— Молчать! — крикнул Апраксин. — Покуда я тут хозяин! Государыня светлая просит у меня переписку, и я отдам все до листочка, с поклоном отдам, но не вам, червякам, меня обыскивать! Не вам в моих бумагах рыться!

В комнату вошли три солдата. Белов, не сопротивляясь, последовал за ними. Вслед летел гневный голос Апраксина. Конца этой сцены Александр не увидел.

Разрешение от бремени

Срочность, а может, и сама надобность в новом манифесте о престолонаследии отпала. Елизавета уже встала, однако Бестужев не мог просто так бросить работу, которая занимала все его мысли. Вместе с верным Пуговишниковым — членом Коллегии иностранных дел, он без конца переписывал манифест. В каждом новом варианте канцлер отказывался от какой-либо привилегии для себя, но выброшенный балласт был столь незначителен, что подтопленный корабль его мечты никак не мог подняться до ватерлинии. Екатерина твердила: «Это не подойдет», «Из этого ничего не получится».