Гать. Задержание

— Какие из них антрекоты… Тьфу… Вот помню, я служил в берлинском ресторане… — Он небрежно отодвинул носком сапога одну из отрубленных ляжек и замер — около стены стоял какой-то плоский ящик. — Трокс, это что за ящик?

— Это, господин шеф-повар, русская икра. — Трокс сделал быстрый шаг к стене. — Последний ящик… Да вы сами можете посмотреть…

— То были другие ящики, Трокс, я отлично помню…

Немец сделал движение, словно хотел взять ящик в руки. Трокс нагнулся ему помочь, но тут же выпрямился. Его правая ладонь неуловимым движением взлетела снизу вверх, и шеф-повар без звука, хватаясь руками за горло, осел на пол.

— Прикрой дверь… — Пятый коротким взмахом вогнал под левую лопатку фашиста финку и быстро выдернул. — Вставляй запалы.

Петр привычным движением ставил на взрывателях время, пускал их вход и вставлял в расставленные и замаскированные всякой снедью ящики с толом. В пять минут всё было кончено.

— В кухне работают посудомойками три наши женщины. Выведешь их через мою комнату. Учти, нас спасет только решительность. Вперед.

Они вышли из холодильника. Пятый осмотрелся — в кухне шла обычная суета. Казалось, что их пятиминутного отсутствия никто не заметил. Проходя мимо посудомойки, Трокс сделал неожиданный шаг в сторону и толкнул женщину, которая несла гору десертных тарелок. По полу разлетелись осколки.

— Русская свинья! — взревел Трокс, наступая на замершую от испуга женщину. — Тварь! Почему здесь русские? — дрожа от негодования, спрашивал он побледневшего унтер-офицера. — Унтершарфюрер Блюмке распорядился на сегодняшний банкет не пускать русских!

Унтер-офицер еле шевелил помертвевшими губами, с ненавистью глядя на любимчика шеф-повара Трокса, который, как поговаривали, работает на гестапо.

— Арестовать русских! — бросил через плечо Трокс.

Петр мгновенно вытащил из кармана парабеллум и молча показал им на дверь. Женщины, опустив голову, обреченно побрели к выходу из кухни.

— Куда же ты, Петр Никитович, после операции делся? — спросил Росляков, когда они немного успокоились. — Я потом все обыскал, а так и не смог тебя найти… Как в воду провалился… Мне даже пришлось, — Владимир Иванович виновато улыбнулся, видимо, вспомнив что-то малоприятное, — на бюро обкома партии объясняться из-за тебя… Да… дела… То-то я смотрю, что у Андрея что-то такое-эдакое есть. — Он повернулся к Петрову, но, увидев на его лице улыбку, сконфуженно замолчал.

— Да, дела… — повторил вслед за Росляковым Петр Никитович. — Кто бы мог подумать, что встретимся мы. Я-то думал, что ты действительно немец. Говорил ты лихо. Кстати, откуда так хорошо язык знаешь?

— Оттуда… — Росляков улыбнулся. — Я ведь не соврал тебе, что студентом был. Я училище военное кончил. Язык там изучал.

— Постой, — Геннадий Михайлович перебил Рослякова, — разве ты, Володя, не из обкома комсомола в органы пришел?

— В тридцать восьмом году меня взяли в обком комсомола работать. Работать в аппарате, да не где-нибудь, а в областном… Это было здорово! Тут-то мои беды и начались. Грамотенки к тому времени у меня было два класса и три коридора. Говорить-то я мог, а вот написать что-то было трудновато. Думаю, что в обкоме все ахнули, когда узнали, чего я стою. Да я и сам все прекрасно понимал. А когда мне было учиться? Помучился я с год, потом пришел к первому секретарю да и говорю ему: Гриша, так, мол, и так, отпусти ты меня Христа ради учиться куда-нибудь. Ничегошеньки у меня не получается. Отпусти. Тот не стал уговаривать, а выложил список военных училищ и молча мне сунул. Я подумал, да и выбрал специальность на всю жизнь…

В коридоре раздался длинный звонок.

— Вот они, — негромко сказал Петр Никитович, привставая в кресле. — Андрюшенька, давай цветы и пойдем встречать.

— Гражданин Зажмилин, — голос Рослякова звучал монотонно, — расскажите, как и при каких обстоятельствах была проведена операция «Лесник», направленная на уничтожение партизанского отряда?

— То, что Лось ушел, встревожило Готта и Глобке сильно, но паника началась позже, когда привели полупьяного Непомнящего и тот сознался, что привлек Лося к изготовлению документов для двух групп диверсантов. Их заброску отменить было уже невозможно, а кроме того, и Готт, и Глобке боялись за свою шкуру гораздо больше, чем за жизнь трех десятковагентов… — Зажмилин сидел на стуле прямо, глядя в микрофон магнитофона. — Непомнящего в ту же ночь убрали. Имитировали сердечную недостаточность. Начальство в штабе фронта знало, что он пьет как лошадь, и этому особо не удивились.