Где живет моя любовь

– Полицейский во мне уверен, что нет, – проговорил Эймос, явно стараясь меня подбодрить. – Скорее всего, сейчас они бегут куда глаза глядят. Мне уже приходилось сталкиваться с уголовниками, которые не сдерживали клятв, даже если речь шла о мести… – Он немного помолчал и поглядел на Аманду. – Но как человек и муж этой леди я сомневаюсь…

Мэгги вскинула голову и взглянула на него.

– А кому ты больше веришь, полицейскому или мужу?

– Я верю… – Эймос снова посмотрел на Аманду и положил руку ей на плечо. – …Я верю тому, кто любит.

Мы еще немного помолчали, потом я сказал:

– В таком случае я буду держать Папин «винчестер» под рукой…

По дороге домой Мэгги все больше молчала. Мне тоже не хотелось разговаривать.

Остановив фургон перед амбаром, я вышел, сказав, что хочу проверить дом. Когда я поднялся на заднюю веранду и вошел в кухню, на телефоне мигала красная лампочка автоответчика, сигнализируя о поступившем сообщении. Я нажал кнопку воспроизведения и, убавив громкость, наклонился к динамику. Звонил мистер Сойер из Центра усыновления. Он сообщал, что комиссия вынесла решение и что в ближайшие пару недель мы получим по почте официальный ответ.

Прослушав сообщения, я нажал клавишу «Стереть» и, выйдя из дома, направился к почтовому ящику.

Ящик был пуст.

Я тоже чувствовал себя опустошенным.

Глава 30

К середине недели я окончательно осознал причины беспокойства, от которого мне никак не удавалось избавиться. Во-первых, мне не нравилось, что мы с Мэгги вынуждены ютиться в амбаре, словно какие-то бродяги. Во-вторых, меня тревожило состояние ее здоровья. В-третьих, я никак не мог разобраться, что же творится вокруг нас, и лишь в одном я был уверен – в том, что с каждым днем ситуация становится хуже, а не лучше. Но самым паршивым – тем, что заставляло меня просыпаться по ночам в холодном поту и бессвязно бормотать нелепые оправдания, – была ложь. Да, та самая тщательно отредактированная ложь, которую я преподнес Мэгги в виде рукописи. Она разделила нас. С каждым днем Мэгги держалась все холоднее, все отстраненнее, и я не раз ловил себя на том, что обдумываю… нет, не то, что́ я написал в своей рукописи, а чего не написал.

Прислонившись спиной к столбу душевой кабинки, я закрыл глаза. Холодная вода стекала по моим плечам, охлаждала разгоряченное тело (вечер выдался душный и влажный), но не могла остудить мозг, который лихорадочно работал в поисках выхода из положения. Я знал только одно: больше я так жить не могу. Не могу и не хочу!

Я выпрямился, и осколок зеркала отразил глубокую складку между моих бровей, которая теперь уже почти не исчезала. И дело было не только в том, что меня ни на минуту не оставляла тревога. Дело было во мне

. Незаметно для себя я озлобился и ожесточился, не в силах проникнуть за ту невидимую стену, которой Мэгги от меня отгородилась.

Пи́нки с силой ударилась боком о загородку, напоминая мне, что время ужина давно прошло, но я не обратил на нее внимания. Наконец-то я мог облечь в слова то, о чем думал на протяжении многих дней, но не был готов принять. Глядя на лоскутное одеяло нашей с Мэгги жизни – одеяло, которое как-то очень быстро обмахрилось и разлезлось по швам, – я долго гадал, можно ли хотя бы попытаться снова сшить разошедшиеся части. Сейчас мне казалось – наша жизнь превратилась в лохмотья, которые сколько ни сшивай, толку не будет.

Выйдя из амбара, я встал у дверей и, дожидаясь, пока легкий ветерок высушит мою кожу, смотрел на дом. Облупившаяся краска, перекошенная, болтающаяся на петлях дверь-экран, обгорелые, почти сухие прутики, оставшиеся от посаженных Мэгги розовых кустов, и густая вонь из хлева, в котором давно не прибирались, – такова была моя теперешняя жизнь.

Вернувшись в амбар, я облокотился на загородку хлева и стал смотреть на Пи́нки, которая так старательно рыла в углу, словно хотела во что бы то ни стало прокопать подземный ход в Китай. Покосившись на меня, она хрюкнула и, свесив вперед уши, вернулась к своему занятию.

Потом до меня донесся какой-то шум, и я снова вышел наружу – на покрытую перестоявшейся травой лужайку перед домом. Шум доносился из кухни: Мэгги в сердцах чем-то гремела и что-то швыряла. Вот раздался звон разбитого стекла, на несколько секунд воцарилась тишина, потом снова послышался гром, треск и стук. Что ж, подумал я, если это необходимо ей для разрядки… Оглушительно, словно выстрел, хлопнула дверь, и Блу на веранде поднял голову и вопросительно посмотрел на меня, но я только беспомощно пожал плечами. Морда Блу выражала то, что я уже знал – конец близок, и я ничего не могу изменить. Что-то исчезло, лопнули какие-то невидимые нити, и все развалилось в один миг. Мэгги ничего не говорила, но я читал это в ее глазах и на ее лице. Когда она смотрела в мою сторону, то видела не меня, а наше прошлое – мир, в котором когда-то обитали наши мечты и надежды. Ослепительный свет, некогда сиявший в ее глазах, почти погас, остались только тусклые мигающие огоньки. Еще немного, и они тоже исчезнут.

– Что способно исцелить человеческую душу?.. – прошептал я.