Гендер и язык

«Почему ты всегда со мной так обращаешься? Мне от этого так одиноко».

«Ты сама виновата».

«Что значит, сама виновата? Я настроилась на приятный вечер. Ведь сегодня сочельник. Почему ты накинулся на меня? Что я сделала?»

Молчание.

«Что я сделала?»

Он смотрит на нее так, будто ее неведение – это еще одно оскорбление.

«Слушай, давай сейчас просто пойдем спать. Давайте просто забудем об этом».

«О чем забудем?»

Ответа нет.

«Забудем, что ты накинулся на меня? Забудем, что ты без всякого повода грубо со мной обращаешься? Забудем, что мне одиноко и холодно, что сегодня сочельник и ты мне опять его испортил? Ты хочешь, чтобы я это забыла?»

«Я не намерен это обсуждать».

«Обсуждать что? Что ты не намерен обсуждать?»

«Заткнись! Я не позволю тебе вопить в отеле».

«А мне наплевать, что ты мне не позволишь. Я хочу, чтобы со мной обращались по-человечески. Я хочу, чтобы ты, по крайней мере, соизволил сказать, почему ты так боишься. И не смотри на меня так…»

«Как?»

«Как будто то, что я не способна прочитать твои мысли, – мой самый большой грех. Я не могу

читать твои мысли. И я не знаю, почему ты бесишься. Я не могу интуитивно предугадать каждое твое желание. Если это то, чего ты ждешь от жены, то во мне этого нет».

«Ничего я не жду».

«Тогда в чем дело? Пожалуйста, скажи мне».

«Я не обязан».

«Господи! Я что, по-твоему, ясновидящая? Может, тебе нужна материнская забота?»

«Если бы ты хотя бы могла поставить себя на мое место…»

«Но я могу.

Боже мой, ты сам не даешь мне возможности».

«Ты не обращаешь внимания. Ты не слушаешь».

«Это из-за фильма, да?»

«Что из-за фильма?»

«Опять допрос. Ты меня должен допрашивать, как какого-то преступника? Ты должен подвергнуть меня перекрестному допросу? <…> Эта сцена похорон… Малыш, который смотрел на свою умершую мать. Что-то взволновало тебя. Вот когда ты расстроился».

Молчание.

«Да?»

Молчание.

«Ну, хватит, Беннетт, ты меня довел. Пожалуйста, скажи мне. Пожалуйста».

Он выдавливает из себя (каждое слово как одолжение):

«Что же такого взволновало меня в этой сцене?»

«Не допрашивай меня. Расскажи мне!»

Она обнимает его, но он отстраняется от нее. Она падает на пол, схватившись за штанину его пижамы. Это больше похоже на сцену спасения, чем на объятия: она тонет, а он неохотно разрешает ей зацепиться за его ногу.

«Встань!»

Она плача: «Только если ты расскажешь мне».

Он отдергивает ногу: «Я ложусь спать».

Действительно кажется, что этот тягостный эпизод подтверждает наблюдение Сэттла, – Беннетт использует молчание как оружие против своей жены. Каждый последующий отказ сказать ей, что его беспокоит, похож на удар, пригибающий ее все ниже и ниже, пока она в буквальном смысле не оказывается на полу.